Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

– Что? Почему?

– Потому что вы мерзавец, кровь у вас змеиная, и вы мечтаете поглядеть, как меня лев растерзает.

– Дражайший герр Прусиновски, что за речь, что за слова! Будь я вспыльчив, я бы вам не спустил. По какому праву вы приписываете мне столь низкое желание – увидеть, как вы погибнете в когтях одного из ваших хищников? Однако, если вам суждена подобная смерть – а я надеюсь, что это не так, – тогда я готов сознаться: мне действительно хотелось бы стать очевидцем этой катастрофы. Вам ведь все равно, не так ли? Ну а мне было бы любопытно. Вы тоже идете на набережную? Нет? Тогда доброй ночи.

Он церемонно приподнял шляпу и двинулся к мерцающей полоске воды, оставив ошеломленного укротителя столбом стоять посреди мостовой.

Да, все подтвердилось: рыжий и впрямь оказался из тех, кого влечет внезапная гибель человека.

Ужин во «Льве и ягненке» – небольшом уютном пабе, до которого от театра было всего пять домов и который пользовался популярностью у актеров, – удался с гастрономической точки зрения, но веселой пирушкой не стал. Гонорар нашему укротителю заплатили отличный. Герой дня заказывал все новые напитки, и они, заодно с деликатесами, употреблялись столь скоро, что любо-дорого было глядеть. Однако настоящего оживления за столом не получилось. Ничто не могло развеять мрачности герра Прусиновски. Как ни старались актеры отвлечь его от тяжких мыслей, их болтовня, хохот, скабрезные истории и бесконечное подтрунивание друг над другом (подтрунивать настроен мозг каждого актера, и занятие это в закулисье не приедается) – все пропадало втуне. По временам Прусиновски словно готов был воспрянуть духом – дал пару остроумных ответов, метнул в трагика, изысканного Фица Реймонда, крабьей клешней, когда сей великий артист вступил в полемику, и сунул черенок сельдерея за шиворот зазевавшемуся де ла Зушу. Но то были слабые, жалкие потуги. Незаметно разговор сошел на нет, и пирушка, которая при других обстоятельствах продолжалась бы до зари, сама собой свернулась ровно в два часа с четвертью.

Суфлер, мистер Уорбек, возвращался домой с Тиддикинсом и де ла Зушем; он и поведал им, что произошло, когда дали занавес.

– Прусиновски парень что надо, таких поискать, – сказал он в заключение, до самого нутра прогретый джином с водой. – Он мне по сердцу; будь он даже брат мой родной, и то бы я его сильнее любить не мог. Да только, боюсь, вот здесь у него, – многозначительно постучал себя по лбу мистер Уорбек, – не все ладно.

– Крыша поехала, – прокомментировал мистер Тиддикинс.

– Идея фикс появилась, – заключил мистер де ла Зуш.

3. Третий раз

Минуло три года. Приморский городишко на севере Англии, где нашему укротителю предстояло занимать публику три вечера подряд, казался сущим захолустьем по сравнению с процветающими городами промышленных регионов (там-то сборы были куда как недурны). А здесь даже прибой шумел – словно покойника отпевал; здесь главная улица была мощена булыжником, рыбный рынок насквозь продували сырые ветра, пляж усеивали крупные камни, а длинный дощатый пирс, что далеко вдавался в море, был скользок от гнилых водорослей, дохлой рыбы и прочего океанского сора.

Да, минуло три года – тогда как в свой спиндлкумский бенефис герр Прусиновски говорил о намерении почить на лаврах уже через год. Не то чтобы дела его шли плохо: нет, ни намека на нужду он не ведал, – но душа человеческая весьма эластична, когда встает вопрос накопления денег, вот и у Прусиновски за это время расширилось представление о сумме, необходимой ему, чтобы завязать с дрессурой.

– Еще полгодика, Лиз, – говорил он жене, – и я зверюг с молотка пущу да открою питейное заведение.

В понимании Прусиновски, паб равнялся спокойной и обеспеченной старости.

– Жаль, что не завтра, Уильям, – печально отвечала Лиз. – Не будет у меня минуты счастливой, пока ты имеешь дело с этими хищниками.

Первые два вечера в туманном Лоушоре (так назывался городишко) принесли неплохие сборы. Местный театр большую часть времени выполнял, наверное, функции амбара (притом ветхого и пропитанного плесенью); никогда и нигде не предоставлялось артистам сооружение, менее годное для увеселения публики. Открывали «театр» раз в два года, не чаще, да и то период скоротечного великолепия длился хорошо если чуть больше недели. Такое случалось, когда какая-нибудь блуждающая звезда драматической вселенной, склонная к риску сильнее своих собратьев, направляла бег к Лоушору, заранее извещая местную знать о своем намерении провести в сих пределах шесть суток, являя публике любимых персонажей. Однако, хоть двери храма искусств распахивались столь редко, добрые лоушорцы не стремились в едином порыве попасть в сие святилище. Могло даже показаться, будто драма для них – мертвая буква, ибо аудитория, готовая сопереживать и пугаться, ограничивалась пропахшими рыбой моряками числом две-три дюжины. Перцу поддавали юнцы, красок – молоденькие горничные, а также жены и дочери рыбаков.

Впрочем, если сборов не делала драма, то с этой задачей прекрасно справлялись львы. Уж эти бестии привлекли зрителей – и не только титулованную знать и мелкопоместное дворянство. Первая была представлена пожилым пэром, чьи земли граничили с Лоуширом, хотя сам пэр в своем величественном замке не жил: куда его привлекал ричмондский особнячок, набитый старинным серебром и дорогим антиквариатом; второе воплощал викарий. Вдобавок явились лавочники с чадами и домочадцами; несколько приезжих и кучка содержателей пансионов; пришли все до единого моряки с семействами, набежали служанки, на которых лежала вся работа по дому, и подсобные рыболовов, а еще полисмены, свободные от дежурства, и даже пара-тройка фермеров. Был конец октября, тоскливейшая пора, и герр Прусиновски остановил выбор на Лоушоре, ибо в его зимнем ангажементе образовалась пустая неделя, и он рассчитывал провести ее с пользой для кошелька.

В первый вечер в зале остались единичные свободные места. Во второй вечер их прибавилось. В третий вечер налицо был спад зрительского энтузиазма. И все-таки зал радовал герра Прусиновски – конечно, с поправкой на населенный пункт. В амфитеатре царило оживление, на балкон приятно было посмотреть. Одни только ложи щерились пустотой, поскольку верхушка лоушорского среднего класса – коммерсанты и рантье – «на львов» уже ходили. Герр Прусиновски привез в помощь львам трех актеров, дабы они укомплектовали шоу парочкой водевилей и комических сценок. Тройку составили актер легкого жанра, клоун и комедийная актриса. Первый из них был не кто иной, как амбициозный де ла Зуш (недавний статист, он дорос до лавров провинциального Чарлза Мэтьюса и щеголял белой шляпой, башмаками из патентованной кожи,