Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

– а в пекле, сам знаешь, у человека горло пересыхает, потому пиво с элем, что ты нам проставил, очень даже кстати пришлось. Фиц Реймонд так в оловянную кружку углубился – я думал, и не вынырнет. Он еще от жженой пробки физиономию не отмыл, Гриндофф-то наш, а каков педант? Сам себя не слышит из-за гама, а знай роль шпарит. Кстати, Пруси, ты вроде на ужин приглашал? Так как насчет ужина, а?

Это уже было сказано вкрадчивым тоном. С минуту Прусиновски непонимающе взирал на де ла Зуша, затем бросил с небрежностью:

– Ужин? Ну конечно, он будет. Я и забыл.

Тут благородное выражение сползло с физиономии де ла Зуша, а на его открытый лоб легла тень недовольства.

– Все в порядке, – продолжил бенефициант. – Ужин заказан на двенадцать часов ровно. Я заранее озаботился – предвидел, что сборы будут хорошие.

– Ты джентльмен, Прусиновски! – воскликнул де ла Зуш. – У тебя благородство врожденное, и ежедневные сношения со всякой швалью не принижают твоего возвышенного разума. Ровно в двенадцать, стало быть. Побегу домой, сменю воротничок. Ты, кажется, гуся поминал?

– Говяжья вырезка на разогрев, жареный гусь под занавес, – рассеянно произнес герр Прусиновски.

– Дело в том, что из всего пернатого племени я более прочих уважаю гусей, когда речь об ужине заходит, – пояснил статист. – Au revoir[38].

Он удалился, дивясь молчаливой угрюмости человека, которому удалось за вечер сделать сборы на восемьдесят с лишним фунтов.

Герр Прусиновски тоже покинул таверну и вяло двинулся вдоль по улице. Еще не пробило и одиннадцати. В запасе был целый час, который Прусиновски мог употребить по своему усмотрению. В обычных обстоятельствах он, пожалуй, отправился бы домой, перебросился бы словцом-другим со своей «старушкой», прихорошился бы, но сегодня ему не хотелось видеть жену. Она мигом поймет, что дело неладно; начнутся расспросы – а о том, как потряс его рыжий своим появлением в театре, он, Прусиновски, не распложен говорить ни с кем – даже с Лиззи. Он свернул с шумной улицы, на которой находился Театр ее величества, на улицу хотя и широкую, но тихую, патриархальную. Застроенная георгианскими особняками из красного кирпича, она вела к набережной; магазины попадались редко, но зато все, как один, были первоклассные. В этот час здесь царствовала тишь. Полная луна щедро проливала свет на просторные тротуары и пустынную мостовую, а вдали, по мерцанию воды, угадывалось море.

Лишь один магазин был открыт – табачная лавка на углу. Прусиновски запустил руку в карман и припомнил, что нынче вечером позволил мистеру Фицу Реймонду опустошить свой кисет. Он зашагал прямиком к табачной лавке. Когда он пересекал мостовую, из лавки вышел некто и медленно направился в сторону набережной. С одного взгляда опознав прохожего, Прусиновски ринулся за ним. Конечно, это был зритель из партера; под луной его долговязая фигура выглядела угловатой, однако налет джентльменства сохранялся.

Вполне понимая, что сейчас совершит непростительную грубость, Рудольф Прусиновски и не подумал остановиться. Этикет его не волновал. Он твердо решился догнать рыжего. Он поступил бы так и в любых других обстоятельствах.

– Прошу прощения, – начал он, оказавшись у незнакомца за спиной. – Не вы ли сегодня смотрели представление в Театре ее величества?

Рыжий обернулся – теперь двое стояли лицом к лицу. Физиономию рыжего нельзя было назвать располагающей, ибо ее много портили неестественно длинный подбородок, землистость кожи, бледные выпуклые глаза и жидкие прилизанные волосы, причем сходство с мертвецом при лунном свете только усугубилось.

– Верно, я был нынче в названном вами театре. Боже! Да ведь вы и есть укротитель львов; – я не ошибаюсь? Вот так случай!

Рыжий говорил спокойно, тоном самым обыденным – и тем почему-то особенно действовал на нервы Рудольфу Прусиновски. Видимо, дело тут в сверхчувствительности актеров – даже тех, что подвизались в низких жанрах.

– У вас до меня дело, герр Прусиновски? – вопросил рыжий, поскольку наш укротитель с минуту таращился на него растерянно и беспомощно, словно разбуженный лунатик.

– Я… я хотел узнать… – начал он, делая над собою усилие, чтобы собраться с мыслями. – Вы не впервые на моем шоу. Я видел вас пять лет назад в Манчестере: вы тогда занимали ложу, – и это был мой бенефис.

– Правильно. Поздравляю вас, мистер Прусиновски: у вас превосходная память. Тем вечером, в Манчестере, вы были на волос от гибели. Один из ваших львов внезапно вышел из-под контроля.

– Да, – угрюмо ответил укротитель, – прохиндей Робинсон. Я дал слабину, он это почуял, и я вправду едва не погиб – чем немало вас разочаровал, не так ли?

– Извините, я не понимаю, что вы имеете в виду.

– Вы тогда вообразили, что мне конец, верно? Отвечайте! Я хочу знать, зачем, с какой целью вы явились на шоу сегодня, – хочу знать ваши мотивы!

– Мотивы? – повторил рыжий. – По-моему, они вполне очевидны. Люди ходят на подобные шоу, да и на шоу вообще, с целью развлечься.

– Другие люди – да, пожалуй, но только не вы. Я умею читать по лицам, и ваше лицо я наблюдал почти так же внимательно, как вы наблюдали мое. У человека, который пришел развлечься, выражение совсем иное.

– Э, да вы, мистер Прусиновски, совсем по-особенному на вещи глядите! – ответил рыжий, в раздумье потирая свой костистый, гладко выбритый подбородок. – Впрочем, не стану скрывать: я действительно весьма интересуюсь укрощением хищников. Я нигде не служу, а средства позволяют мне жить в свое удовольствие и путешествовать, не смущаясь расходами. Согласитесь, что для человека, который ничем особенным не занят, естественно интересоваться какой-нибудь чуждой для него сферой деятельности. Я вот увлекся представлениями с дикими зверями. Был один укротитель, Грин, – возможно, вы о нем слыхали. Так вот, я семнадцать раз подряд ходил на его шоу. Он крайне занимал меня.

– Насчет Грина мне все известно. Бедняга погиб в лапах своего же тигра, на котором изрядно заработал.

– Увы, – подтвердил рыжий. – Я был тому свидетелем.

Герр Прусиновски содрогнулся.

– Так я и думал. Да, именно так. Вы уже отведали крови.

– Честью клянусь, вы изволили выразиться весьма неприятным образом. Я смотрю на подобные вещи исключительно с художественной точки зрения. Общеизвестно, что люди вашей профессии рано или поздно становятся жертвами таких инцидентов. Раз уж вы требуете откровенности, я вынужден сознаться: действительно отчасти мой интерес основан именно на этом факте. Мне понятна страсть римлян – от императора до вольноотпущенника – к гладиаторским боям. Я сам питаю слабость к классике и горжусь тем, что мои вкусы некоторым образом сближают меня с классической эпохой.

– Половины из того, что вы тут наговорили, я