Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

светло-зелеными панталонами, тросточкой и умением выстреливать целые тирады. Для разогрева публики использовали «Щекотливый вопрос»[39], завершали вечер «Секретом»[40], водевилем старинным, а значит, почтенным.

Наш укротитель, баловень фортуны, имел стойкое отвращение к зрительным залам, зияющим свободными креслами; недовольство, спровоцированное потенциальными зрителями, которые были повинны в том, что остались дома, герр Прусиновски возмутительнейшим образом изливал на тех немногих невиновных, что все-таки пришли в театр. Иными словами, он комкал шоу, чем карал малочисленную, но благодарную аудиторию, лишая ее законного зрелища. Что до трех актеров, им не привыкать было ни к пустым скамьям, ни к безжизненному партеру.

Тем вечером погода играла против герра Прусиновски. Северные ветра над Германским океаном[41] завывали так, словно решили смести Лоушор с лица земли. Мокрая небесная крупа, приправленная морской солью, положительно ослепляла всякого отважного пешехода. Прежде чем покинуть свое семейство и отправиться в театр, герр Прусиновски охарактеризовал стихию весьма крепким словцом.

Водевиль закончился, как раз когда Прусиновски открыл дверь служебного входа. Переодевался он в большой спешке, ведя борьбу со своим облегающим сценическим костюмом и красно-золотым кушаком; в это время оркестрик (кларнет, флейта и пара скрипок) наяривал старинные мотивы, под которые обыкновенно пляшут в деревнях, а публика угощалась креветками с портером. Три льва казались жутко громадными в тесном пространстве маленькой сцены, пугающе реальными на фоне линялых джунглей. Особые опасения внушал Робинсон. С ним всегда так бывало в непогоду – возможно, сказывалась тоска по ливийским пескам или раскаленным небесам Азии, даром что личных воспоминаний ни о том ни о другом Робинсон, рожденный в Уайтчепеле, не имел и иметь не мог. Однако факт оставался фактом: ветры, ливень и слякоть вносили смятение в львиную душу.

Оркестришко старательно извлекал аккорды, способные поднять поникший дух, – и в целом это удавалось, хотя вторая скрипка чуточку запаздывала. Герр Прусиновски сошел к зверям с бутафорской скалы и начал шоу без намека на кураж, особенно стараясь не нервировать Робинсона.

Так Прусиновски продвинулся до середины и, уже вынудив всех троех львов подняться на задние лапы, вел их по сцене под зажигательный марш из оперетты «Синяя Борода» (зажигательный до такой степени, что исполнять его с огоньком удавалось даже этим музыкантишкам), когда вдруг до слуха Прусиновски донесся характерный хлопок. Это открылась и закрылась дверь в ложу, впустив зрителя. Прусиновски живо поднял взгляд. По центру ложи, свободно, ибо он был там один, сидел джентльмен во фраке, с землистым лицом и прилизанными рыжеватыми волосами. Прусиновски оцепенел. Этого человека видел он в Манчестере и Спиндлкуме; его присутствие ассоциировал почему-то с опасностью для себя – разумеется, виной было воспаленное воображение. В последние три года укротитель не мог расслабиться – невольно искал он в толпе рыжего, но ни разу не увидел; он надеялся уже, что закончит карьеру без того, чтобы в третий раз вытерпеть на своем представлении этого человека; он почти торжествовал. Но рыжий появился вновь, и где же? В захолустье у холодного моря! И следит за Прусиновски тем же несытым взглядом, каким древние римляне следили за битвой гладиаторов, жаждая кровопролития!

Если бы только мог остановить шоу – Прусиновски так бы и сделал, притом немедленно: с готовностью вернул бы зрителям деньги за билеты, пожертвовал бы выручкой за целый вечер, лишь бы не выступать перед рыжим. Он уже прикидывал, не симулировать ли внезапное нездоровье, не подать ли знак, чтобы опустили занавес… Нет, нельзя: иначе он признает, что страшится рыжего.

– Будь он проклят! – пробормотал Прусиновски. – Виду не покажу, что меня жуть взяла. Быстрее! – скомандовал он музыкантам. – Быстрее и громче!

Темп мелодии ускорился, а львов Прусиновски взбодрил хлыстом.

Робинсон, он же Молох, на такое неуместное действие отреагировал приглушенным рыком – и с этой-то секунды Рудольф Прусиновски утратил самообладание. Он заставит зверей выполнить все запланированные трюки! Он покажет этому хладнокровному ящеру, что не боится его. И Прусиновски взялся гонять львов даже сверх программы, а сам косился на бледную, искаженную ожиданием физиономию. Зрительный зал то и дело взрывали аплодисменты, амфитеатр, по выражению бывалых актеров, ярился; с балкона кричали «браво!».

Внезапно, в единый миг, уже под занавес, когда готов был свершиться коронный номер, крики «браво!» трансформировались в вопль всеобщего ужаса. Никто не понял, как это произошло: прыжок зверя был слишком молниеносен, чтобы человеческий глаз мог его проследить, – и вот герр Прусиновски распростерт на полу, и на растерзанную грудь его взгромоздился лев.

Сторож и пара дюжих рабочих сцены бросились к Прусиновски, вытащили его из-под разъяренного зверя (укротитель был без чувств и весь в крови), отнесли в гримерку, куда через пять минут примчались оба лоушорских врача – давние соперники за практику. Медицина оказалась бессильна. Лев искрошил ребра человека и продырявил легкое, кровь так и хлестала. Еще полчаса герр Прусиновски дышал, хоть и с огромным трудом, а потом умер. Сознание так и не осветило его разум.

– Экая странность, – неизменно добавлял рыжеватый джентльмен под конец истории о Рудольфе Прусиновски, которую он рассказывал, как правило, после обеда (когда и обстановка располагает, и блеснуть можно). – Бедняга стал вторым укротителем, погибшим на моих глазах. А всего я трижды смотрел его шоу – с большими перерывами, в ходе моих северных странствий. Меня, знаете ли, весьма занимают представления с дрессированными хищниками: по-моему, они куда интереснее пьес. Прусиновски был человек солидный, деньги не проматывал, а копил; его вдова и дети остались недурно обеспеченными.

Ее последний выход

Глава 1

Искушение

– Он негодяй, – произнес джентльмен.

– Он мой муж, – возразила леди.

Обе куда как лаконичные фразы вырвались из сердец, раздираемых болью, слетели с уст, побелевших от сдерживаемого чувства.

– И это ваш ответ, Барбара?

– Другого ответа я не дам ни Господу Богу, ни кому бы то ни было из людей.

– То есть пусть он и дальше терзает ваше сердце, спускает ваши гонорары на свои низменные утехи, запирает вас в меблированных комнатах, в то время как весь город без ума от вашей красоты и вашего таланта, а вы не попробуете ни отомстить, ни сбежать?

– Вот именно, – произнесла Барбара, и выражение ее лица потрясло говорившего с ней джентльмена. – Ковчегом, в котором я спасусь от него, станет гроб, ну а за обиды я буду отомщена в день Страшного суда.

– Барбара, он ведь вас убивает.

– А вам не кажется, что это величайшее благо, которое я когда-либо видела от него?

Джентльмен принялся мерить комнату шагами. Леди отвернулась к