Комната одиночества - Александр Павлович Волков

языке, начал поносить ушедшего, на чем свет стоит. Что, мол, и пьяница, и тому подобное. В общем, ничего про недавно случившееся убийство я так и не узнал. Тут мастер закончил брить старика. Я поднялся и направился к креслу. Но мастер широко развел руки:

– Не принимаю. Надо ехать. Обед.

– Что ж раньше не сказали? Я полчаса жду.

– Нет, обед.

Пришлось уйти. На улице толпа уже поредела, но следы крови по-прежнему были хорошо видны.

Я поплелся в часть, а куда идти? В тот день дежурил Алик Баринов, я решил зайти к нему на судно и поболтать о случившемся, он все новости знал быстрее, чем они происходили в этом городе.

Алик сидел в каюте капитана перед пустой рюмкой, когда я вошел, он закричал:

– О! Док пришел! – и тут же налил мне рюмку чачи, и произнес:

– За мир!

Я выпил. Алик достал еще одну рюмку, наполнил обе той же чачей и продолжил:

– За мать и отца!

Потом, после очередного наполнения:

– За братьев и сестер!

Далее:

– За тех, кто о нас без нас хорошо скажет.

– За этот стол.

И, наконец:

– За стол, который будет лучше этого!

И только тут я сумел вставить слово:

– Знаешь, – говорю Алику, – только что возле парикмахерской местного зарезали.

– Знаю, – говорит Алик, – это Хвича сделал, что лаваши на базаре продает.

– А за что его и кто?

– Да сидел этот Хвича с одним типом, так этот тип вдруг начал болтать, что Хвича в зоне был, так сказать, девочкой. Ну, Хвича ему и всунул нож. А всунул, знаешь как, – ударил куда-то справа под ребра, да еще и повернул.

– Справа под ребра? Так там печень! О, паренхиматозное кровотечение – очень трудно остановить, только шов на печень нужно накладывать, да не простой, а скорняжный.

Алик помолчал. А меня потянуло поболтать после нескольких, пусть маленьких, но рюмок чачи, на острые темы.

– Знаешь, какой самый бандитский удар?

Алик пожал плечами.

– Удар ножом в самый центр ягодицы. Там выходит артерия глютеус супериор, верхняя ягодичная артерия. Она имеет очень широкий ствол, и когда по нему ножичком ударяют, то она спадается и западает в малый таз, а жировая клетчатка может в себя впитать до пяти литров крови. Знаешь, сколько у человека литров крови?

Алик опять пожал плечами.

– Около пяти литров, – продолжил я.

– Так что, вся кровь остается в этом самом?

– Ага.

Алик тяжело вздохнул и с грустью высказался:

– Я никогда бы не стал врачом, – и полез за бутылкой.

Тут поступила команда обеспечить вход подводной лодки в порт. Алик поднялся на капитанский мостик и вывел катер к боновому заграждению. Я стоял рядом с ним и смотрел, как длинная темная сигара втягивалась в акваторию. Лодка была старая, послевоенного проекта, борта ободраны, но все равно выглядела внушительно.

– Ты бы не хотел на такой штуке служить? – спросил Алик.

– Я просился, – ответил я.

Алик округлил глаза и ничего не сказал. Неужели он думал, что я боюсь подводных лодок? Или никогда не был там внутри. Смешно.

Потом мы пришвартовались, и Алик предложил пойти по домам. Я спросил у Кешика, нужен ли я, и когда командир сказал, что нет, с радостью отправился вслед за Аликом. После выпитой чачи в голове шумело, будто я в лесу, а над лесом ветер. В общем, мне захотелось домой, в Важину квартиру, упасть в койку и придавить ухо на пару часиков.

По дороге Алик начал меня копать:

– Слушай, док, тебе не жалко того парня? Вроде, убили, чуть ли не у тебя на глазах? А ты идешь, как ни в чем не бывало?

– Жалко, но я как-то спокойно отношусь к трупам, я же врач.

– И всегда так было?

И чего Алик привязался? Не всегда или всегда, какое это имеет значение? Кому интересно, что было, всех интересует, что есть сейчас. Я подумал и ответил так:

– Поначалу я при виде трупов блевал, а теперь могу даже переспать с ними.

– Врешь, док, не переспишь!

– Жаль, что в госпитале нет морга, я бы тебе показал.

Мы вышли через КП и направились по домам.

В тот день именно так и было: сначала труп, потом парикмахерская, далее чача в каюте капитана у Алика на судне. Потом мы разошлись по домам. Но уже утром меня заставили усомниться в этом. Да, утром следующего дня я шел по этим бесконечным дурацким плитам, которыми выстлали дорогу к территории АСС, и думал о чем-то своем. Слышу, сзади накатывает шорох и рев – несутся машины. Ну, думаю, сейчас проедут и все, так нет, присоединяется визг тормозов, далее, хлопают двери и вопль:

– Эй, лейтенант, давай в машину!

«Что такое, – думаю, – уж не мне ли так ласково кричат?» Оборачиваюсь – точно. Особист, начпо и еще кто-то, но такого же наглого вида. В общем, начался новый виток службы.

Сел я в машину, особист отвернулся от меня, будто и не знает, будто и не шлялся день за днем под окнами амбулатории. Тоже мне – собиратель информации. Как-то разговаривал я с этим самым нашим особистом, в это время притащился пьяный офицер с дивизиона. Я говорю:

– Находка для шпиона пошла? А?

Особист мне в ответ:

– Мы по этому делу не работаем.

Только я позже узнал, были у того пария с дивизиона неприятности. Может, сам на кого напоролся, я может, кто подсказал. Ладно, парень с дивизиона, а что собирались сделать со мной? Взяли как налетчика или потребителя наркотиков, или еще кого-то не из нашей формации. Сижу в машине, молчу, и все молчат, и каждый в окно смотрю, вроде и не знают друг друга.

Подкатываем к штабу, мне приказывают:

– Выходи!

Выхожу, щурюсь на солнце. Далее команда:

– Иди за мной! – это начпо приказал.

Иду за начпо. Ясно, куда ведет – к себе в кабинет. Начпо все дела творит в своем кабинете, уж я-то знаю.

Когда шли по коридору, то все ловил на себе взгляды знакомых офицеров, и все мне казалось, что взгляды эти выражали мне сочувствие. Наверное, только казалось. Остановились у двери начпо, возле того самого кабинета, с посещения которого началась моя служба в этой бригаде.

Начпо, войдя первым, позвал меня:

– Заходи.

Я вошел, начпо указал мне на стул справа от себя и тут же спрашивает:

– Так. Теперь расскажи, как ты провел вчерашний день, только все по порядку, не то плохо будет, если что утаишь.

Ого, думаю, неужели кто-то прознал про то, что я с