В начале было Слово – в конце будет Цифра - Маргарита Симоновна Симоньян

сестрой, а не женой Авраама, и за все это никаких кар Господь на друга своего Авраама не насылал, разве что повелел ему обрезаться, когда ему уже было без года сто лет, что, надо полагать, малоприятно.

Раб Божий Савватий улыбнется светло, радуясь, что ветхозаветные времена давно сгинули и истины их уважительно, тонко, но все-таки опровергнуты Спасителем, и монаху не нужно искать слова, чтобы выразить все это ясно и определенно, хотя бы потому что он уже полтысячи лет почти и не разговаривал ни с кем, кроме Господа.

– Пойдемте, я вас пивом из одуванчиков угощу. Пирожки у меня с вязигой, шаньги – воскресение же сегодня, рыбаков хотел-быт порадовать.

Альфа Омега и Машенька молча переглянутся, Машенька хихикнет одними глазами и, поманив ягненка, разрезвившегося на лугу среди пролесок, филигранных, как сапфировая подвеска и простых, как медный крестик, они пойдут за Савватием.

Белое море, обнимающее Соловки, замерцает отражением полной луны. Лес дохнет прелым папоротником, за мягкими лапами елок зарозовеет, и Савватий весело сообщит:

– Вона уж и светок.

Ночь действительно станет клониться к рассвету, невидимые, робко заголосят проснувшиеся дрозды, их песня чем-то напомнит мелодию лютни, выдуваемую австралопитеками на Запретном Районе, только чище, звонче и как-то живее, что ли. Над подснежниками и пролесками зажужжит орава настоящих шмелей, и все на Голгофе будет приглушеннее, тише, чем на Запретном Районе, как пролеска, больше похожая на медный крестик, чем на сапфировую подвеску, все будет как-то ближе к телу, к уставшему от последних времен телу нормального человека.

– Я никогда не видело такого красивого… это что, рассвет?

– Рассвет-то он, положим, рассвет, а ты, деушка, чужанка, штоль? Немка? По-русски не разумеешь? Пошто о себе говоришь «оно», ежели ты деушка?

– Потому что я не деушка, а оно! – гордо скажет Машенька.

– Демократия охраняет тайну редактирования эмбриона. Оно действительно оно, – пояснит Альфа Омега и почему-то покраснеет.

– Охти, позабавили мя, грешника! А ты, деушка, в зеркало на ся посмотри – какое же ты оно? И не надоть спрашивать никакую демонкратию, вразуми ее Господь.

– В последние времена нет зеркал. Они все разбились в ядерную войну, а производство чего бы то ни было запрещено Демократией – в целях экономии электроэнергии, – снова пояснит Альфа Омега.

– Это у вас времена разбитых зеркал, получается? Охти-мнеченьки, какие демоны – такие и демонкратии. По грехам нашим, – станет сокрушаться Савватий. – Ну, ничего, вот рассветет – ступайте к колодцу, он вам и зеркало. В мои времена деукам других и не надобно было. А то лучше вообще переезжайте ко мне. На энтом острове все есть. Всяко ить переедете.

– С чего это вы взяли? – возмутится Машенька.

– А я прозорлив.

– Что значит прозорлив?

– А вот так бывает, что, когда у человека много веры, ему видно будущее.

От этих слов Альфа Омега остановится среди луга как вкопанный и потрясенно посмотрит на странного старца.

– Как вы могли это открыть?! – Альфа Омега быстро полезет в рюкзак за своим ноутбуком. – Вот же, тут у меня доказано: энергия веры способна преодолевать скорость света и поэтому может обгонять время и показывать, что будет завтра! Но вы-то как это открыли? У меня на это ушел квадриллион человекочасов экспериментального программирования, а у вас тут даже компьютера, кажется, нет!

– Дык это не я, мил человек, открыл, это Он мне открыл.

– Кто – Он??? – в еще большем смятении спросит Альфа Омега.

– А вот вернетесь – я вас и познакомлю, – прищурится Савватий и легко, как погремушкой, тряхнет груженым берестяным коробом.

Жилища старца еще не будет видно за еловым леском, когда послышится блеяние небольшого овечьего стада. Ягненок Я, задрав в восторге велюровый хвостик, обернется на Машеньку и Альфа Омегу, как бы отпрашиваясь, и, получив разрешение, полетит к заросшей лиловым багульником просоленной и прокопченной черной избушке, такой махонькой и приземистой, что предпоследние люди приняли бы ее за сторожку – и действительно, это будет жилище одинокого сторожа сгинувшей жизни, стерегущего потерянные времена – как верный пес сторожит заснувшего во хмелю хозяина – в надежде, что человечество проспится и снова придет в себя.

У входа в лачугу на грубо выструганном из сосны столе будет лежать дранка для плетения корзин, деревянный гребень-черпак для сбора ягод и корыто. В глубине забелеет печь, на ней – березовая кора для растопки, а верхом на коре – маленькая зеленая ящерка; увидев пришельцев, она с неудовольствием покачает головой и слезет на земляной пол. В светлом углу замерцает сосновая полка со стоящими на ней черными досками, на которых в мерцании единственной свечки будут смутно виднеться очертания древних лиц. Под черными досками, на полу приютится маленький, богато вышитый коврик, а в дальнем углу – все тома Большой Советской Энциклопедии.

Войдя в лачугу, Савватий засуетится, накроет один край стола вязаной белой скатертью, на другой половине оставит только большую засаленную растрепанную книгу и почнет метать на скатерть шаньги с овечьим творогом и вороникой, пирожки, княженику, морошку. Вместе с ним замечется зеленая ящерка, подавая маленькой лапкой упавшие крошки, которые старец тут же будет съедать – вот и весь его ужин.

– Утречком я вьюнка наловил да наварил, – пропоет старец, ставя на стол деревянный поднос с беломорской миногой.

– Как? Разве в море есть рыба, кроме селедки? – изумится Машенька.

– А куда ж она, милая, денется? У Господа все есть.

– У вашего господина? Вы все-таки раб? – Машенькины черный и золотой глаза засверкают от любопытства.

– Господин? Не-е. Отец он Мой.

– Надеюсь, не такой ворчливый, как мой батя, – улыбнется Альфа Омега.

– По-разному быват. Быват, и рассердится, когда есть на что рассердиться. Но он любит меня. И вас любит.

– Нас-то он откуда знает? – спросит Машенька, хлопая ангоровыми ресницами.

– Знает-знает, он все знает.

– Все знает только ИЯ, – возразит Машенька.

– ИЯ? Это что еще за чуда-юда такая? Про лешего слыхал, про болотного змея слыхал, про ИЯ не слыхивал.

Машенька кокетливо поднимет абрикосовые ручки и покажет свои чипы, которые засверкают от мерцания восковой свечки.

– Охти-мнеченьки, – вздохнет Савватий. – Вот как у вас теперь его величают – ИЯ! Под разными именами хоронится лукавый. Да сколько ни хоронись – все будут хоронить.

Альфа Омега, пытаясь понять старца Савватия, притихнет, будет только смотреть по сторонам, то ли растерянно, то ли как будто вспоминая что-то, пролистывая лежащую на столе большую засаленную и растрепанную книгу, не понимая в ней, разумеется, ни буквы.

– Что здесь написано? – спросит Альфа Омега старца.

– Видишь, как плохо без ИЯ! – скажет Машенька. – Так бы отправил запрос – и оно бы тебе сразу выдало краткое