В начале было Слово – в конце будет Цифра - Маргарита Симоновна Симоньян

– Сэмэн! Давай здесь тормознемся! Ты посмотри, сколько хавчика!

– Тех, кто приходит к ним без приглашения, они прибивают к скале! – скажет Иоанн и ткнет пальцем в отвесную скалу, к которой, на высоте ста метров от волн, будут пригвождены кандалами к острым камням одетые в черное люди. Иоанн умолчит, что в кандалы эти монахи заковали себя добровольно, и этим враньем во спасение старый пророк, может, и уменьшит количество веры во Вселенной, но точно увеличит количество в ней спасения – убережет древний Афон, и поэтому можно надеяться, что он не будет судим строго, когда придет время всем быть судимыми.

– Кто из вас, отроки, еще не верит в силу молитвы? – скажет Иоанн. – Разве не видите, что на земле уцелели только святые места, только те места, где много молились.

– А в натуре, по ходу, так и есть! – удивится Сэмэн.

Останется позади свечение Святого Афона, и тогда путь укажет третий, последний маяк на пути у спасательного самолета – древнейший из городов бывшей земли, град Давида, дважды разрушенный, сорок раз завоеванный, незыблемый и незабвенный Иерусалим.

Сквозь пыль иллюминатора и тысячелетий Иоанну покажется, что он видит мраморные дворцы, построенные возле Храма для Соломона и жены его, дочери фараона, и услышит, как пророки провозгласили Храм исключительным местопребыванием Господа на Земле, его, так сказать, резиденцией, где он останавливается, когда бывает проездом по каким-то земным делам – таким образом, пророки объявили Господа всего лишь гостем во дворце Соломона, и за эту гордыню Господь позволил Навуходоносору захватить Иерусалим, позволил грязным вавилонянам разломать Соломоновы золотые сосуды, сжечь дотла Первый Храм, убить всех детей Царя Иудейского у него на глазах и выколоть ему глаза, чтобы смерть собственных детей была последним, что Царь Иудейский увидел в жизни.

Так сгинул Иерусалим вместе с лилиями его, молитвами и мерзостями его, но годы спустя персиянин Кир Великий оказался и вправду великой души человеком, позволив евреям вернуться на Землю, завещанную им Господом, и построить Второй Иерусалимский Храм, который он, Иоанн, застал: вместе со всеми стоял в очередях за жертвенным голубем и, расталкивая менял, спешил показать птицу священнику, чтобы тот определил, нет ли в ней какого изъяна, устроит ли она Господа, – и наконец сквозь грязный иллюминатор слепой Иоанн сердцем увидит мерцание мраморных руин богоспасаемого Иерусалима, стоя лицом к которому тысячи лет молились евреи, куда бы ни занесла их судьба, а еврейская судьба, как известно, чрезвычайно заносчива.

– Приготовиться к снижению! – рявкнет Маск, вцепившись в штурвал, мокрый от его пота.

Ориентируясь на розовое мерцание Иерусалима, над которым будет как раз заниматься рассвет, самолет пойдет на посадку и уткнется носом в какой-то бархан. Иоанново сердце забьется, как жертвенный голубь, в ожидании снова увидеть камни Верхнего города, и никому не нужный деревянный театр, построенный Иродом, мечтавшим сделать евреев греками, и белокаменную Иродианскую улицу, вдоль ступеней которой, у подножия Храмовой горы евреи обменивали валюты всех известных в ту пору народов на полушекели, чтобы заплатить налог за паломничество во Второй Храм, и со слезами приготовится Иоанн увидеть руины этого Храма, разрушенного во второй раз незадолго до его смерти, когда евреи подняли восстание, потому что сделать их греками оказалось нельзя.

Но, первыми выбравшись из спасательного самолета, Иоанн и Прохор увидят одну лишь раскинувшуюся вокруг пустыню: неприветливые барханы, иссохшие кактусы, рогатых гадюк [смотри QR-код] и скорпионов. Неподалеку настороженно замрет лохматый броненосец, похожий на очень запущенную, изъязвленную лишаями таксу, на которую для потехи кто-то напялил рыцарские доспехи.

Рогатая гадюка

– Учитель, где Храмовая гора? – шепотом спросит Прохор. – Где дворцы, базары, улицы? Где Иерусалим???

– Ничего нет, отрок? – подслеповато прищурится Иоанн.

– Нет! Если Господь уберег другие места, где много молились, как же мог Он оставить Иерусалим? Нигде в мире не молились больше, чем в Иерусалиме.

– Значит, Господу было угодно сохранить эту землю, но уничтожить все, что построил на ней человек, – озираясь, задумчиво скажет Иоанн. – Что здесь происходило в предпоследние времена?

– Война…

– Долго?

– Кажется, всегда.

– Вот и ответ, – скажет Иоанн.

– Ща я те объясню! – вдруг вмешается Сэмэн, разминаясь на теплом песочке после неудобного сна в самолете. – Мне один фраер, которого я в заложники взял, очень складно все изложил. Есть такой закон сохранения массы. Одна шняга вытесняет другую шнягу, которая антагонист исходной шняги. Воевали здесь, по ходу, больше, чем молились, и зло вытеснило добро.

– Это правда, Учитель? – прошепчет Прохор.

– Я не знаком с законом сохранения массы. Но по нашим, Божьим законам, очень похоже, что правда, – согласится Иоанн.

На трапе появится Гитлер. Брезгливо оглядит пустыню, рогатых гадюк, паршивого броненосца и крикнет Иоанну:

– Это тут Моисей сорок лет ваших водил?

– И тут тоже, – нехотя отзовется Иоанн.

– А че они хавали тут? – спросит герпесный Эдик.

– Манну небесную, – пробурчит Иоанн, уставший второй день метать свой бисер перед такими непробиваемыми – хуже, чем броненосец! – свиньями. Даже древние греки, завсегдатаи эфесских борделей, были понятливее.

– Нет никакой манны небесной, – раздраженно бросит Маск. – Это манна верблюжьей колючки [смотри QR-код]. Она образуется по утрам в жаркую погоду. В ней полно глюкозы, фруктозы, трисахаридов и витаминов не только для того, чтобы прокормить блуждающих по пустыне, но и чтобы вылечить их понос.

– Никакого здесь нет противоречия, отрок, – скажет Иоанн Маску, лет десять назад отпраздновавшему свой столетний юбилей. – Господь сам решает, являть Ему чудо при помощи законов природы или вопреки этим законам, ибо он сам их придумал, и они не опровергают Божий закон, но подтверждают его.

Маск только утомленно закатит глаза, как прирученная преподобным Савватием ящерка Жиж.

– Короче. Вернуться вам надо за два часа до полуночи по византийскому времени. То есть за два часа до заката. Когда в этих ваших святых местах сядет солнце, я по темени не полечу.

Прохор пристроит к поясу своих невыразимых лохмотьев армейскую фляжку, найденную на одном из военных складов, в которую он припас радиоактивной воды с Манхэттенского водопоя, и они с Учителем двинутся прочь от самолета по холмистым грядам Иудейской пустыни, узнавая и не узнавая те места, где они жили и проповедовали, где Иоанну впервые явился Христос, а Прохору – Иоанн.

Всю дорогу, отхлебывая полглоточка из фляжки Прохора всякий раз, когда Прохор сам отхлебнет целый глоток, Иоанн будет вглядываться в пыльное марево, в котором нельзя было бы ничего разглядеть, даже если бы он был так же зорок, как змеи, видящие в кромешной тьме теплую кровь в чужих сосудах, но не укажет испепеленная воспоминаниями пустыня