В начале было Слово – в конце будет Цифра - Маргарита Симоновна Симоньян

– А вы что же, болезные, грамоте не разумеете? – всплеснет руками Савватий.

– Мы жертвы ликпися! – с гордостью сообщит Машенька.

– Ликпися? – усмехнется Савватий. – Ну, давай-ка я вас научу, коли добрые люди. Это вот буква А. Анева, – старик махнет рукой в махонькое розовеющее окошко, и вдруг с печи раздастся противный голос зеленой ящерки:

– Анева – это длинная полоса рассвета вдоль горизонта, – ящерка укоризненно закатит глаза. – Они ж не понимают твою поморьску говорю, Савватий!

Машенька и Альфа Омега едва не упадут с единственной в лачуге сосновой лавки и ничего не успеют вымолвить, когда Савватий, боясь испугать путников, быстро пояснит:

– Ящерка это моя. Жиж ее кличут. Жиж – на поморском ящерица. Азбуки не было у меня, я ее по вот энтим книжицам грамоте выучил, дык она, вишь, чересчур грамотная и стала, не чета нам, грешникам, – Савватий махнет рукой на сложенные в углу тома Большой Советской Энциклопедии. – Узников я тут прятал, горемычных, вот они мне подарочек-от прислали, когда им от нового царя пощада-то вышла.

– Он имеет в виду хрущевскую оттепель, – снова закатит глаза ящерица.

– Разве животное можно обучить говорить и читать? – изумленно спросит Альфа Омега.

– А ты поживи полтыщи лет один – и корыто научишь.

– У нас на Районе тоже животные разговаривают, – напомнит Машенька Альфа Омеге.

– Так они же не настоящие, – возразит Альфа Омега.

– А ежели можно сделать что-то ненастоящее, неужто вы, некрещеные, думаете, что настоящее, Господом созданное, до него не дотянется? Вот скажи, ежели ящерице на энтом Районе твоем хвост оторвать, то есть, почитай, половину ее оторвать, сам он обратно вырастет?

– Сам, может, и не вырастет, но плотник его быстро починит, – сообщит Машенька.

– Вишь! А у Господа – сам вырастет. Без всяких энтих ваших конпьюнтеров. Вишь, как придумано!

– Почему же до вас никто животных не научил говорить? – с искренним интересом спросит Альфа Омега.

– Дык у них времени не было, мил-человек! А у меня – пятьсот лет, – рассмеется старец и вернется к буквам. – Энто вот Бэ – бахилы, – старец покажет на свои невиданные поморские сапоги с ремешками. – В большом углу-от Божница с иконами. А вон багула, сонная одурь, – продолжит старец, показывая на вереск, заглядывающий через порог в открытую дверь. – Головушка от ей кругом идет, но раны она заживляет. Вишь, сколько ее по этой весне разрослось – не иначе кого врачевать придется. У Господа ить все вовремя.

– А это что за буква такая смешная? – перебьет, не дослушав, Машенька.

– Это Ю. Вот слово – ЛЮБОВЬ.

– Лю-бовь, – прочитает по слогам Альфа Омега. – ИЯ говорит, что это психическое заболевание.

– А Большая Советская Энциклопедия говорит, что это интимное чувство, устремленность на другую личность, человеческую общность или идею, – отчеканит ящерица.

– Я знаю, что такое любовь, – скажет Машенька и почему-то расстроится. – Это когда целуются. Как птеродактили на Районе.

– Охти, нет, деушка. Когда просто так целуются, как птерондактили, упокой Господь ихние души, никака это не любовь, а вовсе, могет быть, и наоборот. А любовь – это мед шмелиный. Это сладость быти. Нет любви – и нет сладости. Сказано же: «И будут двое одно!» А разлучились две половинки – смерть разлучила, супостат какой или даже просто командировка – и все, свет не мил и не бел – скатерть вот, вроде была бела еще давеча, глазки радовала, а разлучились любимые – и поблазнится скатерть серой, унылой, лишней: ни пирожка откусить нету охоты, ни квасу выпить, ни просто с полатей слезть – мается тело, жити не может, и то сказать, как человеку на свете жити, ежели отрубили его половину? Человек – он ить не ящерица.

Зеленая ящерка даже как будто зардеется от смущения и гордости быть упомянутой в научном диспуте, еще и в таком комплиментарном ключе.

– А бывают книжки про любовь? – спросит Машенька.

– Книжки только про любовь и бывают. Вот самая главная, – старик покажет на замасленную, потрепанную Библию на столе, которую все это время листал Альфа Омега.

Старец встанет из-за стола и опустится на колени на маленький вышитый коврик перед божницей.

– Ну, ступайте, некрещеные. Мне молиться пора. Спокон веков так надолго я от Него не отвлекался.

Выйдя в чисто выметенный двор, Альфа Омега и Машенька первым делом пойдут к колодцу, к которому прислонится длинный кол с ковшом на конце, посмотрят в колодец и увидят, что оттуда на них глядят мужчина и женщина – здоровые, сильные, рослые и красивые человекоподобные, а может, даже и люди.

– Ой! Я реально похожа на девушку. Это потому, что я пропустила прием стабилизаторов! – с ужасом прошепчет Машенька.

– Ты мне такая еще больше нравишься, – смущенно скажет в ответ Альфа Омега.

И поскольку на соловецкой Голгофе не ловит ИЯ (а значит, не может поймать), они сделают кое-что категорически запрещенное – возьмутся за руки. В эту минуту долгого светка над Голгофой, пока розовая анева будет сочиться в Белое море, им будет наплевать на то, что рукопожатия и держание за руки входят в раздел противоправных действий Списка Свобод, как и складывание ладоней для молитвы, – впрочем, этот запрет был вполне избыточным, никто и так не умел молиться, последние, кто это делал, перестали после ядерной войны, посчитав, что раз Бог допустил такое, значит Бога нет, повинуясь неисповедимому инстинкту человечества винить кого угодно, кроме себя.

В час верескового рассвета одного из последних дней последнего года последних времен двое соединят руки друг друга – и здесь вездесучее ИЯ имело бы все основания расхохотаться над нелепостью этого русского взаимно-возвратного местоимения: насколько же все логичнее в английском, где говорят не «друг друга», а «каждый – другого», и только русские имеют наивность полагать, что каждый другому – друг. И ведь действительно, в этот рассветный час у колодца в еловом лесу проснется вовсе не дружба, а то, что Савватий называет сладостью быти, и вдруг, в тот миг, когда двое почувствуют эту сладость, на сиреневом небе рассвета внезапно появится яркая зеленая крапина, уже знакомая вам, читающим эти строки, поскольку это произойдет одновременно с окончанием молитвы Иоанна на гарлемской свалке.

– Что это? – в страхе и восхищении ахнет Машенька.

Старец Савватий выйдет на порог своей просоленной и прокопченной сторожки и увидит, как все небо заволакивает фиолетовым и зеленым светом.

– Это… это, дети, багрец! Охти ж, сполохи!

Машенька в восторге и недоумении откроет рот, обнажив вечномолочные зубы.

– Багрец в переводе с поморского – северное сияние, – пояснит ящерица.

– Спаси, Господи. Мы с Жижом багреца, почитай, сорок весен не видели! А вы говорите, чудес не бывает.

Но чудо это