Пирамида предков - Ильза Тильш

через весь Брюнн, километр отделял родительский дом Валерии от муниципального дома, километр туда, километр обратно, туда и обратно, туда и обратно, — и когда молодые вернулись из Вены, шкафы были забиты белоснежной вышитой роскошью, и та большая, вышитая в несколько слоев льняная скатерть с прилагающимися к ней салфетками тоже оказалась там. Йозеф и Анна не экономили на приданом дочери; может быть, они влезли в долги, может быть, они продали часть своей земли, уже нет никого в живых, кто мог бы рассказать о том, на что покупалось белоснежное полотно, бельевые шкафы и кровати из светлого вишневого дерева. Перья для подушек Анна собрала сама, она неделю откармливала гусей, от которых были эти перья, дважды в день она сидела на деревянной табуретке, зажав гуся между коленей, левой рукой она держала клюв строптивой птицы открытым, а правой запихивала желтые зерна кукурузы в гусиную глотку, проталкивала зерна указательным пальцем дальше, поглаживала длинную шею гуся, чтобы зерно быстрее прошло. Когда гусь достигал нужного веса, Анна перерезала ему шею острым ножом, капельки крови попадали на перья, потом перья выщипывались, сушились, хранились в мешках, и наконец пух снимали со стержней. Щипка перьев — занятие для женщин длинными зимними вечерами, мы тоже, говорит мать, принимали в этом участие.

Через три года после свадьбы родилась дочь Анни. Когда Валерии сказали, что у нее девочка, она огорчилась, она хотела маленького шаловливого мальчонку, который хулиганит и лазает по деревьям.

А Генрих, говорят, был только рад рождению девочки. Сыновья, сказал он, всегда и во все времена были пушечным мясом.

Глава 13

На старой географической карте, которую дал мне отец, все населенные пункты обозначены тогдашними немецкими названиями. Я кладу карту на стол, надеваю очки, читаю эти названия, привычные для малышки Анни, пытаюсь вызвать в памяти ландшафты, которые я уже забыла, которые заслонены слоем бесчисленных других, увиденных позже мест, и мне удается вспомнить некоторые картины, фрагменты картин, парящих в белой мгле забвения: дома, церковные башни, силуэт цепи холмов, может быть Поллауских гор, контуры которых синели на фоне неба, когда Анни высовывалась из окна своей комнаты, даже крест на вершине одной из гор был в хорошую погоду вполне различим. Я вижу замок Фрайн, построенный Фишером фон Эрлахом, возвышающийся среди отвесных скал и темно-зеленых крон деревьев, я иду вдоль плавных изгибов Тайи, я помню силуэты Цнайма, башни ратуши, церкви Св. Никласа, Св. Венцеля, языческий храм, я рисую воображаемым карандашом на воображаемой бумаге город Никольсбург, Тафельберг, Тюрольд, Святую гору, церковную башню и княжеский замок. Я пытаюсь вернуться в мир этого ребенка, ведь говорят, что это мой мир, там водяные с выпученными рыбьими глазами и зелеными волосами шлепают по берегам заросших тростником прудов, у них перепонки на руках и на ногах, под Клентницем с треском и грохотом отодвигается в сторону скала Боттихштайн и открывает взору бесчисленные сокровища, под Виспицем танцуют огненные люди, возле Хостерлица в лунную ночь можно услышать музыку подземного золотого органа, недалеко от Вистерница скачет верхом Фридрих фон Тойфенбах, который кормит своего коня сапожными гвоздями, он проносится над водой Тайи и остается при этом сухим, ни края плаща и ни сапог не замочив, близ Трахта в Мариентайхе плавает утонувший торговец (он сам утопился в этом пруду), малышка Анни знала его, а я забыла его имя.

Замок Айсгруб, построенный в стиле тюдоровской готики, я срисовываю с цветной гравюры на стальной пластине, которая уже много лет висит на стене над моим письменным столом, я представляю огромный парк с прудами, газонами, клумбами, с ручьями и мостиками, с небольшими храмами и восточной башней, Анни была в этом парке с родителями летним днем приблизительно между 1934 и 1937 годами. (Ты помнишь? Да, я помню.)

Я представляю бесчисленные фруктовые деревья по краям полей, кусты терновника, заросли акации, шиповник на обочине лесных и полевых дорог, перекрестки этих дорог и Выбеленные часовенки. Фасады и фронтоны домов горожан Цлабингса, украшенные сграффито, кажутся мне декорациями из какого-то фильма, ненастоящий мир, утонувший мир, бесконечные товарные поезда, груженные сахарной свеклой, идут в Лунденбург, от которого у меня в памяти остался только вокзал, полевые маки и васильки окрашивают пашню в красный и голубой цвета. Я читаю названия местечек, которые входили в словарный запас девочки Анни, Востиц и Прахлиц, Вистерниц, Штойровиц, Ириц и Попиц, название Шаквиц пробуждает зыбкие воспоминания: когда-то, в прежние времена, в середине тридцатых годов этого столетия там было сильное наводнение, Анни подслушала разговор взрослых, когда они обсуждали этот случай, Тайа, такая безобидная, мирно змеящаяся через поля и виноградники река принесла жителям ужасное несчастье, в бушующих потоках перевернулся паром, утонули дети, да, именно ужас детской смерти, о которой потрясенные взрослые сообщали друг другу, обсуждая подробности, ворвался в сказочный мир Анни, память закрепила тогдашний ужас в виде темного штриха.

Есть песня об этой беде, один мой школьный приятель помнит ее, но слова уже забыл, он написал одной своей родственнице, пожилой женщине, которая знала Генриха и Анну и до сих пор живет в Б.; она сохранила старую газетную вырезку и списала с нее текст этой песни.

Tam pod Palavskymi vrchy, Dije brehy vylila

tam stratila svoje dite mnoha mati rozmila

Этот школьный друг послал мне копию текста и даже попытался записать нотами мелодию этой песни. Это, пишет он, славянская мелодия того типа, который мы, наверное, никогда не поймем. Он попытался спеть эту мелодию для себя.

Na moravske Diji slunicko nesviti

voda tam pohrbila nejkrasnejesi kviti.

Сложный трехчетвертной размер, так пели эту песню уличные певцы, они стояли под окном, внизу, в мощенном камнями дворе или на улице, мать заворачивала монеты в газетную бумагу, давала их ребенку, ребенок бросал монеты из окна, певцы, не прерывая песню, наклоняли голову в знак благодарности. Иногда с певцом была женщина, иногда и ребенок, они собирали монетки, завернутые в бумагу, деловито бегали туда-сюда, а певец все пел и пел.

Tise sumi lesy, v dali zvonek bije

vitr tise houpa vlny zradne Dije.

Мой приятель переводит: там под Поллаускими горами, когда Taсa вышла из берегов, многие матери потеряли своих любимых детей. Солнце больше не светит над Тайей, вода накрыла собой самые прекрасные цветы. Тихо шумят леса, вдали звонит колокол, ветер тихо колышет волны безрассудной Тайи.

Я читаю, вспоминаю о девочке Анни, которая понимала лишь отдельные слова в таких песнях, но они все равно не