Тише - Кейт Максвелл

эпизод нас сблизил; уже дома, скидывая кроссовки, пока Джесс, присев на корточки, аккуратно расшнуровывала свои, я вдруг неожиданно для себя спросила, когда она в последний раз говорила с Ребеккой. И, не дождавшись ответа, добавила:

– Тебе она тоже постоянно задает вопросы о личной жизни?

Может, теперь мне удастся вернуться к разговору о детях, который почти состоялся однажды, когда Мира забеременела дочкой…

– Мне – каждый раз! – продолжала я. – Ребекка просто зациклилась на брачной теме! Такое ощущение, что в ее идеальной картине мира все должны создавать пары и «жить долго и счастливо, пока смерть не разлучит». По-моему, она просто ищет подтверждения правильности своих решений.

– Мы давно с ней не созванивались, – ответила наконец Джесс. – Но нет, меня она ни о чем таком не спрашивает.

– О чем же вы тогда говорите? Когда это все-таки случается.

– Ну не знаю… Наверное, о ее детях.

– А о маме с папой?

– И о них, конечно, тоже.

– Вы вообще когда-нибудь нормально общались?

– Ты про нас с Ребеккой?

– Да.

– В детстве мы были довольно дружны. Хотя и ссорились иногда, как все сестры.

– Из-за чего?

– Кому достался больший кусок торта, чья очередь мыть посуду…

– Со стороны всегда казалось, что вы друг друга терпеть не можете.

В памяти вдруг ожило воспоминание об одном Рождестве; мне тогда было года четыре. Я хотела, чтобы кто-нибудь помог мне написать письмо Санте, но Джесс занималась уроками, и я пошла в комнату Ребекки. Она валялась на кровати в джинсах-варенках и бархатной толстовке; рядом оглушительно ревел магнитофон. При виде меня сестра рассвирепела.

– Иди отсюда! – крикнула она, а когда я стала ее умолять, завопила: – Мам, Джесс! Стиви – не моя ответственность! Сейчас же ее заберите!

Музыка была слишком громкой, и они не услышали. В течение нескольких минут, показавшихся мне вечностью, Ребекка продолжала вопить, а я стояла там, потрясенная до глубины души, пока не появилась Джесс. Они с Ребеккой обменялись испепеляющими взглядами, и Джесс увела меня за руку.

Боль отвержения вскоре прошла, но вражда между старшими сестрами осталась. А может, она никуда и не уходила? Я не помню, чтобы они нормально общались после того случая.

– Стиви? – Голос Джесс звучал громче обычного.

– Да?

– Я не хочу говорить о Ребекке. – Она выставила вперед ладони, словно мим, толкающий невидимую стену.

– Ладно…

Я оторопела. Джесс всегда была со мной такой мягкой! Но я вовсе не собиралась конфликтовать – не для этого мы сюда приехали.

– Я не хочу говорить ни о Ребекке, ни о маме с папой. Понимаешь, я… не хочу туда возвращаться. Даже в воспоминаниях. Только не на этих выходных!

Затем она пробормотала что-то насчет свежего воздуха и пошла по дороге в сторону пляжа. Какую струну я невольно задела в ее душе?

Надо дать ей возможность побыть наедине с собой, решила я и осталась на месте, глядя вслед удаляющейся стройной фигурке и не понимая, почему меня так отчаянно тянет пойти за ней и откуда эта неистребимая потребность быть рядом. Я словно жаждала заполнить пустоты в ее жизни – а может, в своей?

Меня вдруг пронзила мысль: изменились бы наши отношения с появлением ребенка? Или он еще больше бы все усложнил? Натянув спортивные штаны, я побежала за ней.

– Джесс! – позвала я, и она обернулась.

Яркое полуденное солнце освещало ее лицо; я знала, что поступила правильно.

Оставшаяся часть дня прошла совершенно по-иному. Границы были установлены, и я не смела их нарушать. Мы говорили о Сэме, потому что Джесс просияла, стоило мне упомянуть его имя; и о нашем общем прошлом. Как мы вместе точили карандаши и раскладывали их по цветам. Как ночевали в палатке на окраине курортного городка с разноцветными домиками. Мы вынесли Ребекку и родителей за скобки. Какие-то из ее историй я помнила, какие-то нет. Но решила, что Джесс в любом случае имеет право на воспоминания – даже если они не более чем вымысел.

Тем же вечером, взяв велосипеды, мы приехали в мексиканскую забегаловку; я предложила выпить по коктейлю. И добавила, что здесь отличная «Маргарита» – мы с друзьями всегда ее брали. Но Джесс покачала головой.

– Я буду только газировку. Любая сойдет. Но ты на меня не смотри, заказывай что хочешь.

Вернувшись с напитками, я села и, едва пригубив напиток, почувствовала на себе ее взгляд.

– Ты точно ничего не будешь?

Джесс переплела пальцы рук и сказала:

– Знаешь, Стиви, вообще-то я давно уже не пью.

Я в изумлении опустила свой пластиковый стаканчик.

– Серьезно? Я, конечно, знала, что ты не напиваешься в стельку; что ты не пьешь дома и по воскресеньям, и во время наших совместных ужинов, но чтобы совсем-совсем никогда?!

Я думала, она скажет, что в Нью-Йорке это распространенная практика, в отличие от Лондона; что ей нужна ясная голова для работы; что это модно; что ей разонравился вкус. Но мои ожидания не оправдались.

– Бросила, потому что одно время пила слишком много, – сказала Джесс.

Я не верила собственным ушам. Джесс, моя успешная сестра, у которой всегда все под контролем, – бывшая алкоголичка?

– Если хочешь, можем об этом поговорить, – предложила я. – Но я не настаиваю.

– Это последнее, что я хотела бы с тобой обсуждать, – вздохнула она. – И предпочла бы вовсе скрыть от тебя этот факт своей биографии. Но думаю, ты должна знать.

– Джесс, – как можно мягче сказала я, – что бы ни случилось в твоем прошлом, я не стану относиться к тебе по-другому!

Сестра кивнула, хотя мои слова ее явно не убедили, и стала рассказывать.

– Это началось вскоре после моего переезда в Нью-Йорк. Я думала, мне выпал счастливый билет, шанс на новую жизнь, но город оказался мрачным и неприветливым. Мне было так одиноко! Я скучала по оставшимся в Лондоне друзьям, по тебе. Я чувствовала себя ужасно из-за того, что пришлось тебя покинуть.

– Ох, Джесс… Я так горевала, когда ты уехала! Ты была моим самым дорогим человеком, единственным, кто меня действительно понимал. Но ты ни в чем не виновата. Тебе было двадцать пять, ты получила уникальную возможность переехать за границу, устроить свою жизнь. Оставаться в Англии из-за одиннадцатилетней сестры было бы глупо.

Умом я это понимала. Моя детская обида не поддавалась рациональному объяснению. Но те горестные шрамы навсегда сохранились в душе, словно выцветшая татуировка. Интересно, видела ли их Джесс?

– Чувство вины будило меня среди ночи, – продолжала сестра, – и не давало сомкнуть глаз. Оно нашептывало, что мне не стоило приезжать. Но было слишком поздно: я знала, что не могу