За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

«Дорогая миссис Фьорсен!

Ах, очень мило, что вы написали: это показывает, что вы не забыли обо мне. Очень мило, что вы позволили мне сюда приехать. Я стараюсь не думать о плохом, но, конечно, не могу удержаться, и мне уже все равно, что теперь будет. Скоро ко мне сюда приедет моя мама. Иногда я лежу по ночам без сна и прислушиваюсь к ветру. Может быть, я скоро умру? Хорошо бы. Ах, я правда так считаю! До свидания, миссис Фьорсен. Я никогда себя не прощу за то, что причинила вам.

С благодарностью, Дафна Глиссе».

Начиная с той ночи, когда Фьорсен сидел у кровати жены и умолял простить его, они никогда больше не возвращались к Дафне. Джип не знала, вспоминает ли муж о миниатюрной балерине и ее невзгодах, знает ли вообще, что с ней происходит. Однако по мере приближения срока Джип с каждым днем все больше чувствовала, что должна повидать ее. Она написала отцу, который после курса лечения в Харрогейте с теткой Розамундой как раз вернулся в Милденхем. Уинтон сообщил, что для Дафны наняли сиделку и что к ней приехала еще какая-то женщина – вероятно, ее мать, – но он, разумеется, подробно не расспрашивал. Не хочет ли Джип приехать сама? Он сейчас один, начался сезон охоты на молодых лис. Отец в типичной для него манере скрывал тоску по встрече с дочерью за сухими фразами. Желание угодить ему и предвкушение заезда с гончими склонили чашу весов в пользу поездки. Ребенок прекрасно себя чувствовал, муж больше не пил, поэтому Джип решила выкроить небольшую передышку и заодно успокоить совесть, повидавшись с Дафной Глиссе. После возвращения из Корнуолла она, как в былые времена, аккомпанировала мужу в музыкальном салоне. Закончив утренние упражнения, Джип сказала:

– Густав, я хочу сегодня после обеда поехать в Милденхем на неделю. Отец скучает без меня.

Фьорсен отложил скрипку. Джип заметила, как побагровела его шея.

– К нему? Нет. Он похитит тебя, как похитил нашу дочь. Пусть возьмет ребенка, если хочет. Только не тебя.

Джип, стоя у пианино, промолчала в ответ на этот неожиданный всплеск эмоций, но в душе у нее вспыхнул протест. Она никогда ни о чем не просила мужа, он не имел права ей отказывать. Фьорсен подошел и обнял ее сзади.

– Моя Джип, я хочу, чтобы ты была со мной. Я тоже скучаю. Не уезжай.

Джип попыталась разомкнуть его руки, но ей не хватило силы, что еще больше ее разозлило. Она холодно ответила:

– Для поездки есть и другая причина.

– Нет-нет! Нет такой причины, чтобы нас разлучать.

– Есть! Девушке, беременной твоим ребенком, скоро рожать, она недалеко от Милденхема, и я хочу проведать ее.

Фьорсен наконец разжал руки и, попятившись к дивану, сел. Джип подумала: «Ничего не поделаешь. Я не хотела, он сам напросился».

– А-а, я уж думал она умерла, – пробормотал он глухо.

– Да! Тебе, конечно, все равно, жива она или мертва. Я поеду, но ты можешь не волноваться: вернусь ровно через неделю, день в день, обещаю.

Он пристально посмотрел на нее:

– Я знаю, ты никогда не нарушаешь обещаний. И этого не нарушишь. Джип, не уезжай!

– Я должна.

Он вскочил и заключил ее в объятия:

– Тогда скажи, что ты меня любишь!

Этого она сказать не могла. Одно дело покорно принимать объятия, другое – делать вид, что они тебе приятны. Когда муж наконец ушел, Джип принялась поправлять прическу, глядя прямо перед собой пустыми глазами и думая: «Я видела его с этой девушкой на этом самом месте! Какие все-таки животные эти мужчины!»

Она приехала в Милденхем к вечеру. Уинтон встретил ее на вокзале. По дороге домой они проехали мимо коттеджа, где остановилась Дафна Глиссе. Маленький кирпичный дом с незатейливым, увитым плющом фасадом скрывался за кустами, в саду еще торчали подсолнухи. В домике жила семья старого жокея Петтанса – его овдовевшая дочь с тремя ребятишками. Болтливый старый мошенник, как его обычно называл Уинтон, все еще работал на конюшне в Милденхеме, а его дочь выполняла обязанности прачки. Джип наняла для Дафны Глиссе ту же самую независимую сиделку, субъекта рыночных отношений, которая помогла родиться на свет ее собственной дочери, и того же самого старого врача, игравшего в этих местах роль бога медицины. В коттедже как будто не было ни души, и Джип решила не останавливаться. Ей не терпелось вновь оказаться в родных стенах, вдохнуть пряный запах родного дома, навестить старую кобылу, которая начнет тыкаться в нее носом в поисках сахара. Как хорошо снова приехать домой в избытке сил, готовой сесть в седло и поскакать во весь опор. Ее все здесь радовало: улыбка стоявшего на пороге неразговорчивого Марки, даже сумрак в передней, где последние лучи солнца ласкали шкуру первого убитого Уинтоном тигра, на которую она столько раз валилась без сил после охоты. Ах, как хорошо дома!

В стойле старый Петтанс заканчивал чистить кобылу. Его бритое, обтянутое кожей озорное лицо сияло щедрой улыбкой.

– Добрый вечер, мисс. Вечерок что надо, мэм, – сладким как мед голосом произнес конюх. Маленькие пронзительные карие глазки, чуть потускневшие от старости, любовно оглядели Джип.

– Как поживаете, Петтанс? И как там Энни и ее детки? А эта старушка еще держится?

– Еще как, мисс. Резва как котенок. Завтра понесет вас словно птичка, если изволите прокатиться.

– Как у нее с ногами?

Пока Джип гладила ноги кобылы с мощными железными мышцами, та поглядывала на нее поверх спины.

– Ни разу не подвела с тех пор, как оказалась у нас, весь июль и август была в деле, но я потом, зная, что вы можете приехать, о ней позаботился.

– Похоже, она в прекрасной форме, – сказала Джип и, нагнувшись еще ниже, добавила: – А как ваша постоялица, девушка, которую я прислала?

– Что сказать, мэм… она совсем молоденькая, а юные дамочки, это ж ясно, имеют свойство чересчур волноваться в такой период. По ней видно, что она… – Конюх с явным трудом удержался от резкого слова. – Ни разу не сидела в седле. Ну, чего еще от нее ожидать. И мать у нее с большими странностями, мисс. Настоящая язва! Доводит меня до белого каления! Никакого воспитания, вот в чем беда. Зато медсестра, мисс, этой палец в рот не клади, вот так и живем. Еще бы ей не стать нервной – потерять мужа в таком юном возрасте.

Джип, еще не подняв головы, почувствовала,