Улыбнись навсегда (сборник) - Юрий Иосифович Малецкий

Но местные вина почему-то меня настраивали на другой лад.

Может быть, дело в их слабоградусности, но пропустим: люди мрачнеют, а то и умирают даже от пива; нет, тут что-то другое… Кислород? Вряд ли. Опять что-то другое. Поистине все хорошо в свое время в своем месте, если к тому же применять правильный образ действия.

Словом, лечился я, лечился и лечился — изо всех сил, не щадя живота своего: самым целебным образом попивал славный на весь мир рислинг «Доктор» с одноименной горы.

Попивал и пописывал, вспоминая тихо-ласково о местах, недавно посещенных мною одним и бескорыстно раскрывших мне свои объятия. Недорогих в денежном измерении и драгоценнейших для моего сердца.

Большей частью это была Италия.

Притом не та «классическая Италия», что продается в турах: Верона, Венеция, Флоренция, Пиза, Рим, Неаполь, бывает, с добавлением того-сего вроде Падуи или Сан-Марино; само собой, я облазил и эти места: прославленные, они не теряют при ближайшем рассмотрении ничего из своей славы; но особенно каким-то своим необязательным, что ли, бродяжничеством близки-дороги были мне — Мантуя, Бергамо, Феррара. Да, Феррара… Алхимическое место.

Как раз тогда, недели за две до инфаркта, поднакопил чуть-чуть денег, чтобы посетить без группы, единолично, совсем уж заветную Равенну — заодно и написать о ней в одном печатном органе.

Увы, написать довелось только теперь, после перипетии с сердцем.

5

Равенна

Вот что говорит великий знаток Италии Павел Павлович Муратов о самом городе: «В Равенне еще сохранились первобытные итальянские „альберго“, воскрешающие в памяти те постоялые дворы, где останавливался на ночлег Дон Кихот. Приезжий, отважившийся переночевать в таком альберго, будет вознагражден за это живописным зрелищем… полуосвещенного двора, где фыркают и жуют ослы, где растрепанная повариха угощает сквозь решетку огромного кузнеца… Шумно бывает здесь только на одной улице около рынка… этот шум не опасен для поэтической славы великого города. В других местах везде безлюдно, и теплый ветер одиноко шумит на открытых площадках, окружающих древние церкви. Здесь пустынно и молчаливо, но пустынно по-мирному и провинциальному».

Начать с того, что никаких ослов, никаких Дон Кихотов, вообще ничего «первобытного». Первое, что почти уже при въезде в город видишь, в отличие от Павла Павловича, — это не знаменитый белый мавзолей арианского короля Теодориха (он останется справа, чуть в стороне, чуть позже), а огромный завод, ну, огро-омный, огне — и дымопалящий изо всех своих страшных труб. Видя это адище, чувствуешь себя в родном «116-м километре», украшенном газовыми факелищами, под Куйбышевом, — о, если бы римляне имели возможности Арманда Хаммера! — и думаешь: ужель та самая Равенна? Неужто она-то именно и похоронила в веках все, что минутно и бренда? Может быть, ты в Равенне-2? А мозаики Сан Витале и Сант Апполинаре Нуово — в какой-нибудь Равенне-1, в виртуальной Италии…

Нипочем нельзя сказать, что Равенна спит в сонной вечности. Шуму хватает повсюду — здесь в почете мотороллеры. На тумбах афиши, извещающие о «Лебедином» в постановке, однако же, не Петипа, а местного итальянского модерниста, о дантовских чтениях в местном университете…

Есть города моногамные; скажем, вечно тут как тут, стучащая в ворота — нет, во врата — моей памяти Феррара тем и славна: вся любовь ее была отдана одному из века в век правящему роду д'Эсте. Слава Равенны подобна великой, но двусмысленной славе молодости Феодоры, увековеченной уже в сане императрицы и расцвете своей зрелой красоты на одной из самых знаменитых в мире мозаик. Кто только не домогался прекрасной Равенны, выходившей некогда прямо на морской берег из пены Адриатики, кто только не входил победоносно в ее врата, сохранившиеся по сей день.

Юлий Цезарь строил здесь порт; Август сделал его своей главной морской базой для защиты Адриатики и Ближнего Востока; в начале 5 века Гонорий переносит в Равенну из Рима столицу Западной Римской империи, и Равенна остается ею до окончательного падения Древнего Рима. Она побывала в руках Одоакра, стала арианской при остготе Теодорихе, предательски обвинившем Одоакра в предательстве и казнившем его с женой, сыном и братом (и при всем том бывшем, по свидетельству современников, мудрым и просвещенным королем). Велизарий отвоевал Равенну у готов для Юстиниана. Начинается знаменитый византийский период, время цветения, «акме»; но поди ж ты, дурацкие — на фоне этой гигантской человеческой работы — природные факторы меняют судьбу Равенны к худшему: за два-три века берег заносит песком, дюны все более отодвигают море от византийского города на севере Италии (как плохо, пока не побываешь на месте, представляешь себе геополитическую карту прошлого!), к 9 в. он теряет свое значение ведущего порта и приходит в упадок. Но не сдается (что ему век-другой) и поднимает голову в составе уже Священной Римской Империи при германцах Отгонах, становясь затем полем борьбы гвельфов и гибеллинов, пока в 13–14 в.в. господство не переходит в руки рода Да Полента. Среди членов династии был некто Гвидо 2-й Новелло (скажем: будь ты благословен! а то, повинуясь духу времени, отставим на время пафос и просто помянем его добрым словом: этот владычный друг писателей и художников заслужил долгую память уже тем, что радушно принял одного, изгнанного из Флоренции, политического по имени Дуранте ли, а то еще Данте Алигьери, в ночь с 13-го на 14-е сентября 1321 г. мирно, благодаря Новелло, окончившего здесь, в Равенне, свой долгий и горький земной путь и упокоенного здесь этим же Гвидо 2-м с великими почестями — да, я был в мавзолее Данте! — в местах, по тогдашним понятиям, не так чтобы далеко, но и не то, чтобы очень уж близко от родных — впрочем, в те времена, времена суверенных городов-государств, не близость или дальность определяли родство, а, напротив, родственность или чуждость того, как оно все видится, определяло дальность или близость).

С 15 в. город находится под юрисдикцией Венецианской республики (как переменчива судьба не только людей, но и их городов: когда-то, наоборот, маленькая Венеция была вассалом могучей Равенны), затем — под непосредственной эгидой Ватикана…

Кого только не видел этот город. И чего только ни видел он от входящих в него и выходящих. Но остается неизменно приветливым к пришлым; включая меня. В частности, я не встречал более приятных полицейских; двадцатилетняя красотка с формами, подчеркнутыми формой carabineri, катящая полицейским дозором (на велосипедах — в шеренге по трое) карабинерша в ответ на мой вопрос тут же все объяснившая по-английски, потом для вящего понимания — по-немецки, затем вытащившая из щеголевато пристегнутого