Комната одиночества - Александр Павлович Волков

несколько дней, да и уехала, что из этого. Но, видимо, после посещения матери и запсиховал Маслюков. Мне вообще-то непонятно, из-за чего психовать? Ну, ушел мужик, значит, ему где-то лучше. Только положено мне знать, а не лезть в чужую постель. Поэтому я перевел разговор в плоскость практических дел самого Маслюкова.

– Зачем в драку бросаешься? – спросил я Маслюкова.

– Я не бросаюсь.

– Зря ты, Маслюков, кулак – последнее дело.

Боже, что я нес? Лучше бы Олега позвать для разговора с матросами. У него это страсть, как хорошо получается. Но Олега нет.

– У меня дружок служит врачом в стройбате, у этих бабуинов, так вот, он мне рассказывал, что зэки, то есть те, кто призван в армию после срока, не превышающего пять лет, кулак в ход пускают в последнюю очередь, только после того, как испробуют все способы. Ты-то чего лезешь? В Керчь на полгода или даже год захотел? Еще не стер свои копыта на строевых? Так в штрафбате тебе быстренько их сотрут до колен. Понял?

Боже, как я разошелся от тоскливости в настроении. Еще этот Воронин со своей дурацкой активностью. Не нравится матрос – уволь раньше времени, так нет, все на меня валит. Я что – господь Бог, чтобы мне каялись?

– Чего лезешь? Вон твои товарищи пишут, что первым драку начал, оскорбил Гару. Пишут, что ты Гару обозвал так: ты чего, Харчин, свинья, жрешь мой компот? На что Гара ответил: «Пошел вон, Белокопытов!» Как пишут твои товарищи. Первым бросился на него с кулаками. И, как я вижу, достаточно получил.

Матрос молчал. Чтоб он провалился, этот матрос, сиди, тут с ним разбирайся. Нашел Воронин психоаналитика! Да что тут разбираться, если служат из-под палки. Первый год терпят, ждут, когда пройдет возраст «духа», второй год получают кое-какие права и начинают собирать материал для дембельского альбома, ну, в третий год – сплошное творчество: подготовка формы, регалий, альбома, тому подобной муры для дембеля, вот и вся служба. А ты попутно выступай в роли врача-психоаналитика, пытайся разрушить комплексы, которые возникают у матроса после дружеского мордобоя. Все правильно, есть такое слово – надо. Только кому?

В общем, начал я подкапываться к матросу с другой стороны.

– Знаешь, что меня насторожило? Все против тебя. Но такого не бывает, всегда кто-то должен поддержать. По запискам получается, что во всем подразделении только ты и есть дурак, а остальные из золота. Из этого следует, что наказание понесешь ты один, сначала пять суток за мордобой, потом по собраниям затаскают, начнут терзать до полной потери пульса. Хотя, что для тебя собрание? А то еще прокурорское предупреждение или дело передадут в прокуратуру. Видишь, как я с тобой откровенен? Чего молчишь?

А сам подумал: «Что мне этот бедолага матрос должен сказать? Кто я для него, он, можно сказать, меня почти и не видит, даже когда я в части». Но Маслюков ответил:

– А что говорить, если мне не верят.

– Ну, я-то тебе верю.

– Все думают, что я веду себя так, потому что я «годок».

– Возникает такое впечатление. Но почему получается засветка ваших теневых отношений? У Гары бицепс побольше твоего, вот и получаешь. Так?

– Нет, этого Харчина я как следует, двинул по брюху, он аж винтом пошел. Слабо ему против меня…

– Послушай, а почему именно Харчин?

– Разве вы не видели, товарищ старший лейтенант, что он постоянно харкается. Вот и прозвали. Да не я прозвал, а командир.

– И все-таки, за что ты ему по брюху двинул?

– Обзывается Белокопытовым.

– А что тут обидного? – черт поймет эту психику матроса, по мне что Харчин, что Белокопытов одно и то же, а для них, вишь, различается.

Маслюков насупился: я понял, что опять не туда повернул разговор. Говорю:

– Всякое может быть – что для одного все, для другого пустой звук. Ты предупреждал Гару, чтоб не дразнил тебя?

– И не один раз! И перед тем обедом, когда это случилось, тоже предупреждал. Сознаюсь, первым его обозвал, но уж больно нагло все, как специально, берет компот, смотрит мне в глаза и начинает уминать… Я сказал ему, а он снова мне в лицо – Белокопытов! Оборзел, карась!

– Хорошо, а вот еще пишут, что ты подрался с Пылеевым. Он что, тоже тебя дразнил?

– Нет, Пылеев краба у меня украл.

– Ты говорил командиру, мичманам?

– Говорил, только доказать не могу – когда мы сцеплялись, он краба за борт выбросил!

– Ну, хорошо, кое-что проясняется. Как вообще в кубрике дела? Вроде, все время было спокойно, а тут драка за дракой.

– Да, раньше спокойнее было, но когда Харчин пришел, на рундуках появились замки, товарищ старший лейтенант.

– Ладно, Маслюков, иди и помни насчет прокурорского предупреждения, нельзя начальникам давать повод для его вынесения. Понял? Дослужи и катись, куда глаза глядят, договорились?

– Договорились.

– Ну, иди.

С Гарой я разговаривать не стал. Отпустил его и пошел к Воронину в кабинет.

– С Маслюковым все в полном порядке, но его задевает ваш протеже, видимо, чувствует, чье-то покровительство.

– На что вы намекаете?

– Ни на что, только в этом вопросе нужно разбираться деликатно и не врачу. Вот и все.

Как я научился за время службы официально разговаривать. Аж самому понравилось.

Отпустил меня Воронин, ну и, слава Богу, уж с кем мне не хотелось общаться, так это именно с ним. Одни усики чего стоят: крыса, а не человек. Хотя разве можно крысой обзывать такого человека? Конечно, нет, только непосвященным кажется, что крыса – мерзкое создание. Нет, это чистоплотнейшее животное. Если кто-то видит облезлую крысу – это изгой. Ведь крысы живут в гнездах, имеют способности передавать информацию друг другу, особенно, если опасность. Нет, Воронин не крыса, и вообще не животное, просто человек, которого я ненавижу.

Перед обедом Кешик устроил построение, на котором Маслюкову и Гаре вкатил по пять суток ареста. Потом страсти поутихли. Надолго ли? Я-то уже не мог узнать.

21

В доме умер сосед, как раз жил под Важиной квартирой. Важа затащил меня на поминки. Сначала соседа отвезли к патологоанатому, тот накачал покойнику в вены формалина, после этого устроили поминки. Еще при подходе стала доноситься траурная музыка, казалась, что играет какой-то инструмент, зурна какая-то, такое впечатление, что воздух из резинового шара дозировано, выпускают, душу бередит. Потом началась процедура. Мы с Важей вошли в дом и перво-наперво попали в комнату, в которой оставили под запись: я – два червонца, а, сколько Важа –