Комната одиночества - Александр Павлович Волков

Вообще-то, когда я поздно ложусь спать, стараюсь не смотреть на часы. Не хочу знать, что отдыхать осталось так мало. А когда начинает трезвонить будильник, я готов на все, лишь бы не открывать глаза. Поэтому я стараюсь не смотреть на часы, когда поздно укладываюсь в постель. Вот и в тот день или, вернее сказать, ночь, после того, как мы с Дымовым сделали операции, я приплелся к дому Важи и посмотрел на серую полоску горизонта. Конечно, я подумал, что через пару часов нужно идти в часть на службу и все-таки на часы не посмотрел. Не так обидно будет, решил я, когда проснусь, ведь можно себе внушить, что спал не каких-то два-три часа, а пять-шесть. А это уже кое-что. Короче, вошел я в квартиру, тихонечко прошел к себе. Хозяин дрых как сурок и постанывал – нажрался, значит, на поминках.

Я быстро разделся и перед тем, как нырнуть под одеяло, еще успел посмотреть на горы: ледники уже отсвечивали темно-синим, мало времени осталось для сна. Я закрыл глаза, в голове шумело, в голове всегда шумит, стоит остаться наедине и к себе прислушаться. Если к себе повнимательнее прислушаться, не только в голове шумит, но и веки тяжелые, и на языке ощущается какой-то привкус, но как часто я к себе прислушиваюсь? В общем, закрыл я глаза и вроде бы заснул, но зазвонил будильник, чтоб ему провалиться, бездушный механизм. Важа загремел на кухне чайником, пришлось подниматься. Я прошел в ванную и посмотрел в зеркало. Ну и рожа уставилась на меня, как с перепоя недельного. А мне от усталости, наверное, все стало до лампочки. С перепоя, так с перепоя, пусть думают, что хотят. Вон, Кешик бродил по части постоянно пьяный или с похмелья, и ничего, никому в голову не приходило сделать ему замечание. Я быстро умылся, чай пить не стал, хотя Важа уговаривал. И вообще, никого не хотелось видеть. Я вывалился на улицу, посмотрел на горы – ледники сияли, да и день, несмотря на осень, выдался на славу. Меня в тот момент накрыло какой-то волной, легкой, как порыв ветра, я прошептал: «Что-то будет». Часто у меня бывало такое. Вот просыпаешься утром, или в течение дня образуется момент из нескольких секунд, когда я сам себе предоставлен, и вдруг так явно чувствуешь, что вот-вот что-то произойдет, и губы шепчут: «Что-то будет». И тогда у Важиного подъезда я прошептал: «Что-то будет». Обычно, после того, как мне после всех испытаний разбили голову, я стараюсь отогнать эти мысли, потому что после этих «что-то будет» всегда случается плохое, но с некоторых пор не стал. Прочитал у Сильвы в романе «Когда хочется плакать, не плачу», как у одного из героев такие же возникали ощущения, и как он гнал их от себя словами: «Ты трус, ты просто боишься» или что-то в этом роде, уже не помню. Так вот, я понял, что лучше ничего не гнать от себя, пусть что-то будет, пусть произойдет, а то, как начнешь выгребать против течения, получится гораздо хуже. Вот я и не стал отгонять эти мысли: будет и будет, черт с ним, с этим «что-то будет». Пошел к остановке, успел втиснуться в автобус, и меня так в нем придавили, что я даже закрыл глаза. Оказывается, когда глаза закрыты, то обостряются другие чувства: обоняние, слух и так далее. Я закрыл глаза и только вдохнул в себя воздух салона, как меня чуть не вырвало, столько в воздухе оказалось винного перегара, табачища, запахов переваренного лука и всяких специй. Нет, в такой атмосфере я не мог заснуть.

Когда я прошелся по нашей дороге, что выложена плитами, немного взбодрился. И все равно вид у меня был неважный, потому что Воронин, как только меня увидел, тут же подозвал к себе:

– Что с Вами? – спрашивает.

Ну что было ответить этому дебилу, не объяснять же, что да как.

– Занимаюсь медитацией, – говорю.

Воронин как взъерепенился, будто я ему ударил в пах ногой:

– Он, видите ли, ученый, он нас за дебилов держит! Вы что дурака валяете, лейтенант?

– Старший лейтенант, – поправляю его.

Воронин махнул рукой и помчался к рубке. А я повертелся немного возле наших лоханок и думаю, не пойти ли мне в город в кино? Если спросят, скажу, что ходил по поводу годовой заявки на медсклад. Даже не стал заходить в кабинет, прошел мимо, потом перелез через брекватер, по песку добрался до первых домов Набады и вошел в автобус на конечной остановке.

В салоне уже было посвободней. Я даже сел у окна. Когда проезжали мимо штаба, старался смотреть вовсю, чтобы увидеть кого-нибудь из офицеров, не то увидят первыми меня и пойдут слухи, что только получил звание и уже в день боевой подготовки по городу разъезжает. А если я первый увижу, то можно упредить или быть во всеоружии, когда начнут навешивать дело. Но еще я понял, что шляться по городу действительно не стоит. Поэтому я просидел на своем месте в течение всего маршрута и вышел только на конечной остановке, на центральной площади возле кинотеатра. Я сразу понял, что фильм кассовый – хоть и утро, у входа в кинотеатр роилась огромная толпа, еще понял, что фильм индийский. В здешних краях индийские фильмы дают самые большие сборы. Местные валят толпами, как на демонстрацию. Приносят с собой стулья, выгоняют из кинотеатра всех женщин и ждут, когда на экране начинает вертеть задом и по-птичьи петь индийская красавица, вот тогда в зале начинаются сплошные вопли:

– Титу! Титу! Вах-вах!

Что значит: «Спасите, спасите, вах-вах!».

И такое сопровождение весь фильм. Но билет я достал, только подошел к кассам, как какой-то грузиненок сунул мне билет и говорит:

– Три рубля.

Я не стал торговаться, сунул пацану трешку и вошел в фойе. И угораздило меня пойти именно на этот фильм! Всегда в кино ходил без эксцессов. Правда, на индийские фильмы я попадал крайне редко, раз или два. А тут… Вхожу в зал, начинаю разыскивать свое место. Разыскал, а на нем уже сидит биджо и курит. Я ему говорю: «Освободи место, это мое».

– Э-э, дорогой! Место твое не твое, уже занято.

– Извини, друг, но у меня билет, вот, смотри.

Грузин повел своим носом и говорит:

– Мой билет тоже на это место.

– Покажи, – не отстаю я.

– Я его потерял, – отвечает биджук и затягивается сигаретой.

Ну, думаю, сейчас дым мне в лицо выпустит, а я