Мои семнадцать... - Леонид Александрович Александров

В середине деревушки, на крутом взгорье, стоит лавка. Над ее крылечком горит яркая электрическая лампочка, но дверь перечерчена крест-накрест двумя толстыми широкими накладками. Темнеют огромные замки.

Анна Ивановна постояла перед лавкой в растерянности и раздумье. Теперь, когда она уже одолела половину пути, ей приходилось смотреть на вещи трезвее. Она шла на день рождения и — с пустыми руками. Сдурела совсем…

В этой лавке торгуют и продуктами, и промтоварами. И совсем не беда, что она закрыта. Продавщица Галя давно уже и сама привыкла, и людей приучила к такому: «Сижу в лавке только час-полтора, пока хлеб не распродам, потом уж торчать мне тут нечего, а если вдруг понадобится кому что — ищите меня дома, рядом живу». И правда, идет на твой зов в любой час дня и ночи.

Придет она и сейчас, да вот горе: второпях Анна Ивановна не подумала о деньгах и отправилась в путь без копейки. Ой, да была не была!..

— Ну дак че! — сказала Галя, выслушав длинные оправдания покупательницы. — Отдашь ведь, поди. У меня, сказать-то, вся Мошкара и половина Потаповки и Ольховки под карандашом. Умру скоропостижно — мужик по миру пойдет!

Это была молоденькая ядреная бабенка с лисьими глазками и скулами. С лица ее, жарко румяного, казалось, никогда не сходила хитрющая, плутовская усмешка, и даже самым обыденным ее словам верилось с трудом. Ни вещички не продаст, ни копейки не заработает, но зато никого не выпустит из лавки, не развеселив. Ее знали во всей округе, любили, и каждый считал своим долгом зайти в лавку хоть показаться, если доводилось добираться из села в село не трактом, а как принято было говорить, Мошкарой.

— Вот, Нюра, выбирай, — сказала Галя певуче и разложила на прилавке целлофановые пакетики, перевязанные широкой бледно-розовой лентой. Подарочные наборы, составленные из женского белья, дешевеньких духов и искусственных, бог знает из чего сделанных, ландышей, ромашек, ну и — всякая другая дребедень.

— Мне, Галя, для мужчины надо…

— А вот провалиться мне на месте, для мужчины мы с тобой ничего-то и не найдем! — Продавщица обшарила полки быстрым взглядом. — На день Красной Армии привозили мужские подарки — в драку расхватали. А вот женские — и Восьмое марта прошло, и Первое мая вот скоро нагрянет — все не могут разобрать. То ли наш брат еще не привык к доброму белью, то ли мужики наши как были, так и остались скупердяями, поди разберись…

— А это что там у тебя, Галя?

— Это где-ка?

— Да вон из-за зеркала что-то черненькое выглядывает…

— А-а-а! — И продавщица залилась веселой дробью — Ой, ум-мора это! На-ка, погляди! Я уж прячу его: покупать никто не покупает, а поглазеть да посмеяться каждому дай! Я уж и не помню, как он называется… Тихий Дон, ли че ли.

— Дон-Кихот, наверно.

— Во-во! Тонкий ход! Ишь, какой тонкущий да длиннущий! Дылда, одним словом. Нацелился будто на что-то.

— Дон Ки-хот, — раздельно и четко повторила Анна Ивановна, с интересом разглядывая и ощупывая тонкое чугунное литье, настольную статуэтку.

В лавку с шумом ворвался молодой мужик, улыбчивый, горячий, в ватнике, надетом прямо на исподнюю рубашку и не застегнутом ни на одну пуговицу. Он высыпал на прилавок полную горсть мелочи и, продолжая улыбаться, небрежно попросил:

— Дай-ка, Галя, хвастливых капель. Выдохся.

Галя молча подала ему пол-литра водки, прилегла на прилавок считать мелочь. Мужик взял бутылку, как берут гранату, и пошел к дверям. У порога его остановил вкрадчивый голос продавщицы:

— Миш, а Миш…

— Чего?

— И что ты все зубы скалишь?

— Чтоб не почернели.

И был таков. Галя неловко хохотнула, открыла ящик и смахнула туда деньги, не сосчитав их до конца.

— Золото мужик. Да вот взял бабу не по своим зубам. Пьет маленько шибко…

Анна Ивановна внимательно посмотрела на нее. Галя принялась торопливо собирать в стопку целлофановые пакетики.

— Вот незадача-то! Была бы у тебя именинница, тебе бы в самый раз было: выбрать-то есть из чего.

— Я вот его возьму, — сказала Анна Ивановна, подкидывая на руках увесистого рыцаря, с головы до ног закованного в латы, с копьем в руке.

Галя кинула на нее острый взгляд, словно хотела, да постеснялась спросить: «Да ты в уме ли, Нюра?» И улыбнуться запретила себе, только шевельнула плечами:

— Ладно нето.

Пошарила под прилавком, нашла жесткую шумливую бумагу, отдающую душистым мылом, и бесцеремонно, но ловко и аккуратно завернула в нее Дон-Кихота Ламанчского.

4

После курсов Иван Михайлович не вернулся в Ольховку: к тому времени колхозы укрупнили и правление перевели в Потаповку. Года два Иван Михайлович председательствовал в укрупненном колхозе, а когда колхоз преобразовали в совхоз, снова перешел на партийную работу. Звали, тянули его в район, он же упорно держался своего совхоза.

А живет он — вот здесь. Вот в этом доме…

На занавеске среднего окна — мужская тень, над нею вьется табачный дымок. Иван Михайлович теперь не курит. Значит, это его гости за столом восседают.

В сенках горел свет — заходи смело, запоздалый гость! Горел свет и в кухонке. Здесь пахло праздничной снедью, пивом. Из избы доносился слитный неразборчивый говор нескольких мужских голосов. Уж не одни ли холостяки собрались здесь?

Не успела Анна Ивановна поверить в то, что она уже добралась до цели, — к ней вышел чуткий хозяин.

Вздрогнул, увидев ее… Нет, не то слово.

Оцепенел… Нет, и не это.

Он просто ушел туда, в прошлое, нашел там ее, свою Анну, и мигом вернулся обратно, подошел близко-близко, взял ее за локти, тихо сказал?

— Ах, какая ты молодец! Какая молодчина!

На нем был темно-вишневый джемпер, из-под которого синим пламенем вырывался вольготно распахнутый ворот рубашки. Свежее, румяное лицо. Волосы подстрижены ежиком. И казался он сейчас моложе своих лет.

— Какая ты умница! — сказал он еще тише.

Обняться им не дали. На кухонку выкатился один из вездесущего племени любопытных малых и застрекотал?

— Э! э! э! Что тут делается Что тут делается!

Иван Михайлович открыл ему свою гостью, становясь рядом с нею и обнимая ее за талию.

— Моя крестница, — сказал он голосом, каким говорят, пожалуй, только представляя отцу-матери свою невесту.

— А не слишком ли великовозрастная на вид она для этого? — хорохорился любопытный малый.

— Дурень! — не убавляя ласки в голосе, сказал Иван Михайлович. — Не церковное же таинство имеется в виду — нечто большее!

Хорошо прошел тот вечер, весело.

Сидя за шумным столом, слушая добрые шутки гостей, смеясь от души, сама отвечая, Анна Ивановна постоянно встречала внимательный улыбчивый взгляд Ивана