Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

я долго не мог смириться. В итоге перестал быть совой, но и ранней пташкой себя ощущать отказывался. В Чебурашку превратился. А когда подруга ушла, стал вообще просыпаться в пять. И пить, чтобы уснуть снова. Иногда ко мне присоединялся Панталыкин, закоренелый любитель совместных возлияний. Которые, впрочем, случались не по утрам.

Попробовал я как-то вотсаповскую переписку с Ребеккой в обычный офисный формат перевести. Ворд А4. Все, что мы отправили друг другу за один концесловный, постскриптумный месяц. И ужаснулся: двадцать одна страница убористого текста получается. Стыдно читать. Так по-дурацки я себя вел, давил на нее, делая отчаянные попытки вернуть. Причем не без успеха: бывшую подругу начинали обуревать сомнения, она виляла туда-сюда. Спрашивается: какого перца надо было назойливо морочить взрослую женщину, навострившую лыжи, махать кулаками после драки? Если мы простились бесповоротно, без лишних расспросов и мелодраматических сцен. Наша страсть давно выхолостилась, дойдя до состояния инерции и рутины. И вообще. Подвернись мне кто-то раньше, чем ей, наверняка ушел бы первым.

Однако в каждой голове – свой бред. Момент представлялся неправильным, решение – неподходящим. Рутина – долгожданной стабильностью. Старые чувства были вероломно попраны, статус-кво нарушен, беда застала врасплох. Самолюбие не просто задето – уязвлено. Я к ней летел в Россию, она находилась там по работе, мы договаривались, и вдруг… С прошлого будто стряхнули пыль. Утраченный смысл проступил снова, оказался необходимым, возрос в цене. Раньше я, бывало, сутками не подавал вестей. Теперь повод в сотый раз потревожить Бекс отыскивался сам собой. Из внутричерепных ущелий выскакивали пружины подходящих, будто впервые найденных слов, фраз, не терпящих отлагательств. Я мог отправить ей с утра стихотворную строчку, только что сочинившуюся на немецком: «Wie gelb war’s heute Nacht vor lautem Laub[56]…»

Чтобы через полчаса она задала мне вопрос:

«Ты уже не спишь?»

«Я теперь живу в твоем ритме» – такой ответ Ребекка получала сразу же. У нее уходило минут десять на отправку комментария:

«Я не знаю, какой у меня ритм. Я как раз пытаюсь его найти».

Тогда с моей стороны в ход шли гаубицы и мортиры, туманные импровизации или целые строфы, песенные куплеты, чужие, где-то слямзенные:

Объясни мне мою жизнь, я прошу,

что я на сердце с рожденья ношу,

почему я не курю анашу

и зачем я не люблю белый шум…

…Вереницы теней в безысходно-изломанных жестах,

Невесомым мотивом истаявшей страсти тапер.

Что бы ни было там, за пределами даты и места, —

Не со мной и не с ней – с этих нот, с этих чувств, с этих пор[57].

Она молчала. Правда, недолго. Реагировала по-разному, но теперь в ее ответах появились заторможенность и двусмысленность. Став бывшей, Ребекка больше не хотела вникать ни в манифесты, ни в жестко артикулируемую тоску, ни в изощренную аргументацию. Сообщала, к примеру, что живет не только для моих художественных достижений.

«А происходящее с тобой лишний раз свидетельствует о твоей тонкой душевной организации и вообще, насколько ты раним и чувствителен», – учтиво заключала она. «Не все потеряно, еще не пала Троя», – ликовал я, анализируя прочитанное, и принимался бомбить ее с новой силой. Обстреливать какими-нибудь нудными пассажами, дурными излияниями. Надеясь, что подействует:

«Я и в лучшие времена находил кайф в том, чтобы слушать печальные романсы и грустные песни. Только теперь вижу, что это опасное занятие. Поскольку романсы – жанр патогенный. Причиняет ущерб здоровью, если внимать им постоянно и не слишком отстраненно. Приносит плохие плоды. Влияет на ситуацию. Вот и нашу разлуку я сам себе накликал. Под окном дерево, желтое-желтое. Цвета моей ревности. Которая меня беспокоит все же не так сильно, как осознание потери и горький привкус, оставшийся от безуспешных поисков выхода».

Пафос в этих словах был. Иронии не было. Позы и игры тоже.

В День немецкого единства Ребекка затеяла путешествие. Верхом. Вместе с ним, со своим новым ухажером. Вот вам, бабушка Елена, и непотопляемая Троя, и незамутненный Егорий! Смена психограммных каракуль, караула и плеча, на которое можно опереться. Гештальт, как рояль, раскрыт или, огнем охваченный, горит. Крабат оказался троянским конем. Это благодаря моему подарку она познакомилась с грумом, нет, с рыцарем, мастером верховой езды, избранником очередным. Он прискакал к ней на белом жеребце, на удалом чубаром мустанге. Обратившемся в сивого мерина аккурат к полуночи. А сам всадник, принц заветный, – в алтернуза, бессервиссера, клугшайзера[58]. Но метаморфозы случатся потом. А пока ситуация рисовалась Ребекке розовой-розовой. И она отпихивала меня как могла.

«Ты стремишься преодолеть любые границы, однако не имеешь права идти через трупы в слепом следовании своей цели, в погоне за сновидением. Я ожидаю от тебя стоического спокойствия. Мое сердце служит мне проводником, и только перед ним я в ответе. Мы отправляемся в поход на лошадях, считай, что это лошадиный праздник. Может быть, от такой мысли тебе станет чуточку легче», – писала она мне тогда.

Это я иду через трупы?! Я что – ИГИЛ[59]? А вот он собирался отправиться то ли в Ирак, то ли в Сирию. Чтобы воевать наемником на стороне джихадистов и ваххабитов. Решил сделать перезагрузку образа Лоуренса Аравийского в своем лице. Хренью вдохновился. Нет, я не искал компромат на чувака, даже не собирал справки. Информация о том, кого Бекс так гордо скрывала и кого едва знала на самом деле, плыла в руки сама. Впрочем, сногсшибательные планы борца за новое небо выяснятся позднее.

Как говорится, неча скулить, коли не Гирька! Не так горька наша жизнь. Лошадиный праздник, конский цирк. В одной старой юмореске герой гневался на холодильник, который якобы за каждый кусок колбасы бил его током. А нам бы женской мякоти побольше. Радий Рябчиков прав, когда пишет, что мы чересчур часто разнюниваемся, хотя грех роптать. Радий, хабир еще тот, ездил в иракский Курдистан и утверждает, что многие тамошние мужики до сорока лет только облизываются. Как с половым влечением справляются, с репродуктивной функцией – пока семьи нет, – тайна за семью. Хотя ислам разрешает им и одну красавицу, и другую, и третью в жены брать. Параллельно. Но эти самцы даже моногамии себе позволить не могут. Ведь благоверную в первую очередь содержать требуется! Супруга должна рожать детей, чада растут, их надобно кормить, одевать, обувать. Есть и другие условности. По улице двое зиламеков и кардашей под ручку идти