Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

Сны, совместный опыт, пережитое. В немецком, как и в английском, для сновидения и мечты используется одно и то же слово. А магнето реальности – перемены. Wechsel ist das Los des Lebens, und es kommt ein andrer Tag[61]. Мне не тягаться с Фонтане, однако мы с Бекс тоже могли похвастать невыдуманными «Странствиями по марке Бранденбург». И за ее пределы. По перелескам и полям возле конезавода его величества короля прусского. Помню берег реки Доссе, свежесрубленные сосновые стволы, сложенные вдоль лесной дороги, Гирька, забиравшаяся на бревна. Стояла холодная весна, и я тщетно кормил дровами печь сельского дома, который был снят нами на несколько дней. Истопник из меня никакой. Поленья сгорали, почти не давая тепла. «Романсовый камин бы сюда, который пылает, пламенем объятый», – негодовал я. Злясь на самого себя, раздувал огонь и рассуждал о том, что топографическая морфология этих мест представляет собой палимпсест культурный. В летописные времена жили здесь славяне-земчичи, построившие островную крепость Руппин, но от нее даже руин не осталось, одно урочище.

К серым деревянным ветрякам в Лангервиш ездили тоже весной. Тут их два – взрослый и детский. Был еще третий, однако тот развалился от старости. Взрослую мельницу построили севернее Берлина. Заказчик, разобрав этот пепелац, отправил его в свои «южные» владения с лошадьми. Предоставленный на откуп розе ветров, агрегат крутился потом на подберлинском юге едва ли не круглосуточно. Маленькая детская мельница тоже оказалась кочевой, но кочевала чаще. Из так называемой образцовой деревни, придуманной когда-то прусским королем рядом с собственной летней резиденцией, игрушечный постав сначала попал в Потсдам. Чтобы спустя время оказаться благополучно водруженным на михендорфском холме. На лугу. Серые дощатые подпорки венчиком напоминают курью ножку.

О том, что мельницы бывают колчанного и козлового типа, хитроумный идальго из Ламанчи, полагаю, не знал. Да и конь Ребекки явно превосходил в достоинствах Росинанта. Ах, благородный сеньор Кехана, славный странствующий рыцарь печального образа, читали ли вы Брезана? «Сколько Одиссеев скорее вернулось бы домой на свою Итаку, если бы женщины не заставляли мужчин хватать звезды с неба», – пишет лужицкий сказочник. Впрочем, Дульсинея не просила нарушать покой мироздания, срывать небесные тела с купола. Вы, любезный монсеньор, сами все затеяли. Хотите мне возразить? Продолжить мысль писателя? Догадываюсь о доводах. Дескать, мужчины стремятся постичь тайну женщины, дабы ощутить красоту жизни. И приближаются к разгадке разными способами, например с помощью путешествия.

Даже хорошо заметную, большую и яркую звезду нынче не сразу отыщешь. Световое загрязнение городов мешает. Надо выбираться из них. Выкарабкиваться, как Бекс сказала. Во времена потепления настоящие зимы задумали миграцию к дальним звездам, в иные галактики. В лесах под Рюдницем мы поймали за хвост самую суровую зиму. День выдался на редкость морозный, и метель застигла нас в пути. Не без сложностей передвигались мы вчетвером – Ребекка, Линда, конек-горбунок и я (по выражению Бекс, осел упоминает себя в последнюю очередь). Пробирались по застругам, пока не свернули в лес. Лесная дорога в такую погоду позволяла двигаться едва ли быстрее, чем блуждая в голом поле или между деревьями. После прогулки я слег с сильной простудой. Бекс, сделав вывод о моей недостаточной приспособленности к дальним странствиям, свои устремления под уздцы не взяла. Отныне она была готова отправиться куда-нибудь без меня. И в одиночку, и в сопровождении. Например, с собственным дядей Гюнтером. Или с экскурсоводом.

«Телефонные звонки – лишь маленькие острова в гигантском море тишины, – философствовала подруга. – Устно, вербально объяснить не могу. Пишу, раз мы не встретились. Завтрашний поход за специями, лепестками и кореньями станет моей личной, индивидуальной попыткой изучения растительного мира. Со мной будет Гюнтер. Направление – берлинский дальний Восток (Биркенвердер). Я надеюсь открыть для себя новые растения и узнать побольше о том, как их собирать и хранить. Интересно, что за флора нас там окружает. Городская среда, несмотря на всю свою грязь, стерильна».

Это весеннее письмо я получил, когда сам был в разъездах. Конечно, меня интересовало, какие очередные затеи вписывает в календарь подруга. Бекс утверждала, что тоже соскучилась, хотя дни летят, словно кадры в немом кино. И она без понятия, как выстроила бы свои досуги, если бы сейчас ей пришлось ходить на службу.

«На данный момент мне почти нечего делать по работе. Но занята я сверх меры. Вчера случилось короткое общение с новой соседкой по конюшне. Соседка – хозяйка белого пони, которого Крабат поначалу встретил недружелюбно. Возмущался так сильно, что берейторша Жюль вынуждена была читать ему левиты. Тем не менее соседка спросила меня, не хотим ли мы завтра вместе отправиться на прогулку. Разумеется, верхом. Забавно! Я с радостью согласилась. Потом опять пришла Жюль и провела уроки – лонжирование, работа с конем на корде…»

Да, в иной трудовой деятельности Бекс в тот момент не нуждалась. Хотя бывали времена, когда мне приходилось выбирать не только попону для горбунка или мелочовку для Линды. Например, оригинальную миску с шипами, придуманными для того, чтобы собачка не так быстро проглатывала свой паек. Случалось выполнять и более ответственные поручения.

«Спасибо, что зарезервировал для меня туфли в магазине. Это здорово! – восклицала Бекс. – Но я уже прибарахлилась вчера. Подходящую обновку нашла на сайте, куда можно выложить вещи из собственного шкафа – те, что больше не нравятся. В целях продажи или обмена. Я действительно выстрелила в десятку. Урочный час получения товара выглядел как шпионская встреча и может составить серьезную конкуренцию твоей истории о вывозе книг. Коробку с обувью мне вручили на Фридрихштрассе, прямо на станционной платформе. С соблюдением всех правил конспирации и мер предосторожности. Как будто это были секретные материалы, а не дамские туфли. Но что я хочу в итоге сказать? У меня по-прежнему мало обуви (по правде говоря, только две пары!!!). А денег нет вовсе. Ведь я еще купила рыбу, турецкого морского окуня. Позволь попросить тебя рассчитаться за отложенные тобой башмаки. И приходи на обед завтра, если хочешь».

Она состоялась, покупка новых балеток. Но съеден ли был окунь? Съели ли мы его совместно? Можно ли воспоминание об этой рыбе причислить к конкурсной массе наших отношений? К их фундусу, идущему с молотка, к пыльным декорациям? Относится ли к ним следующий ударный набор фраз, забытый, безошибочный и плакатный: «Добрый вечер, мое лучшее времяпровождение! Мое лучшее утреннее приветствие! Я вновь испытываю нехватку твоей любви. Дефицит ощущала