Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

Я так и не выяснил, совершал ли ее араб кросс в булочную и обратно. Однако по воскресеньям спозаранку, вместо того чтобы наверстать упущенное в усталом вчера или просто выспаться после бессонной ночи, приходилось бежать за хлебом. Нетерпеливо смотреть, как очередной противень кое-как тащат из печки, если у местного пекаря-кондитера выходной, а в угловой турецкой лавке булки не являются гвоздем программы. Хотя в продажах лидируют с явным опережением. Завтрак упирался в наличие этих мелкоштучных изделий. Без саек подовых просто не обойтись, но хороши и ржаные, обсыпанные семечками подсолнуха, а еще витушки сдобные, с маком или творогом, сгибни, плюшки, рогалики и особенно круассаны с шоколадной начинкой. Имевшие здесь свои замысловатые назвния.

Я не спорил с Ребеккой, в попытке доказать, что все немецкие хлеба не идут ни в какое сравнение с нашим кисло-сладким и заварным, с обыкновенными пряником, сушкой или ватрушкой. Славистка, она знала, что к чему. В России не просто бывала, но умудрилась объездить ее вдоль и поперек, забраться туда, где я ни разу не был. Поэтому охотно принимала дары из русского магазина. А по воскресеньям я норовил притащить еще пару пирожных каких-нибудь. Если уж подрываться с утра за мучным, так хотя бы с толком.

Кондитерские излишества понимания не встречали, однако у нее тоже иногда возникала собственная потребность. Брауни, например, хорошо шли. Маффины. И все же постепенно пирожные отменялись, хотя тяжеловесие девушке не грозило. Моя немка вела борьбу. За экологически правильное питание. Слабо перейти на мюсли? Или на льняные семечки. Или вообще спасать продукты. Присоединиться к сообществу, забирающему просроченную снедь из магазинов в тот момент, когда ее должны навсегда убрать с прилавков. Она умела масштабно мыслить.

Что ж, фудшеринг так фудшеринг. Форевер! Возвращаюсь как-то из булочной. Ребекка уже в ванной. Легкомысленно оставляю багет на кухонном столе. Тогда я еще умудрялся забывать о наличии существа, которое Бекс заполучила благодаря клинике. В прямом и переносном. Четверолапая досталась Бекс даром за пару дней до знакомства со мной. Лабораторная собачка. Не только кролики и мыши бывают подопытными. Четыре года жила жучка в лаборатории и надлежащего воспитания не получила. Точнее – никакого воспитания. Повадки – только держись. Мне стоило на минуту отвлечься, а тварюка шмыг на стол. Багет в зубах. И я как дурак борюсь с ней за булку, спасаю от баскервилки. Не отдает, крепко челюсти сжала.

Танцевать на столешницах и моих нервах она потом продолжала долго. Помимо столов псинка обожала мягкие поверхности и ярусы повыше – диван, кровать. Коротать время в одной постели с Ребеккой ей случалось чаще, чем мне. Залезаешь под одеяло, а туда уже успела пробраться живая грелка – ушастая, мохнатая и трехцветная. И как только мы умудрились семь лет протянуть вместе – не знаю. Любил. Был слишком привязчив. Или задатки дрессировщика? Ее, мои собственные. Девочка норовистая. Для такой сноровка нужна. Собаку тоже дрессировать приходилось. Нетрудно догадаться, кого Бекс холила больше – все прощала, многое позволяла; кредит доверия почти не таял, меньше требований, ожиданий. «Я законсервировала часть своих чувств к тебе», – оправдывалась потом она. К Берлину у нас обоих – чувства смешанные. Город без стиля, пестрый и далеко не самый опрятный. Каждый одевается на свой лад, во что горазд. В ходу обноски, андестейтмент, дурновкусие, никто не парится и по сторонам не смотрит. Грязь и безалаберность выдаются за оригинальность. Столица активных прокрастинаторов. Сравните с Веной – поймете.

Непостижимку, пришедшую, правда ненадолго, на смену моей немке, прикид партнера не интересовал совершенно. Девушка дергалась по другим темам, почти не касаясь этой. А вот от перепалок с Бекс свобода в ущерб эстетике не спасала.

– Ты одеваешься как в Советском Союзе! – горланила Ребекка, хотя подругу мою трудно было обвинить и даже заподозрить в хипстерстве. Разве что стремление к эксперименту отличало всегда.

– Чего-чего? – удивлялся я, делая вид, что не понял или не расслышал. – СССР давно закончился. Да и нарядов у меня с тех пор не сохранилось. Моль их съела, вырос я из них. Все местное и не с барахолки. И вообще, разве здесь и сейчас так шьют?

– Как?

– Как в Союзе восьмидесятых. – Я пожимал плечами. – Ты же это имеешь в виду? По-моему, в Германии легче найти эпохальный винтаж времен Вильгельма.

Соглашаться с вполне разумными объяснениями она не спешила:

– Зачем штаны бежевые или серые?

– А что?

– Хочешь быть незаметным? Да и цвет стариковский. Опять на распродажах купил?

Распродажи в Берлине – обычное дело. Трудно не польститься. Для сейлов существуют как минимум три термина. Очередную недельную акцию, декларируемую в качестве «предложения» – «Angebot», сменяет «Reduziert», то бишь снижение цены. Всяк, кто изучал где-нибудь точные и естественные науки, химию и физику, математику и биологию, догадается о смысле. Есть еще «Rabatt» – слово, подразумевающее скидку, когда покупателю процентуально уступают. Заимствованная из итальянского языка дефиниция может легко запутать, поскольку рабатку напоминает – прямоугольный цветник, элемент ландшафтной архитектуры.

«Мамаши и владельцы собак несут своих любимцев срать на рабатки», – зубоскалила Бекс. Попутно убеждая меня шиковать или призывая к экстравагантности: советовала приобрести дорогое пальто желтовато-бежевого оттенка, сменить фасон нижнего белья или не стесняться демонстрировать ноги, прикупив короткие штаны, и вообще испробовать что-нибудь в обтяжку-облипку, тонкое и эластичное. Ссылалась на актуальные тренды дизайнеров-модельеров, темы подкастов, уличную рекламу и авторитетное мнение редактора журнала GQ.

Ну, ну, косился я недоверчиво, хотя и молчал при этом. Надеялся, что выражение лица само сообщит обо всем. Да, живем под ярмом пижонов и оригиналов. Которые себя втайне законодателями мод числят. Но нельзя же уподобляться на полном серьезе. Боюсь, что для подобного камуфляжа и эпатажа мне не хватит куража. А если хватит, придется раздобыть доломан и ментик. Бахрому и тесьму. Впрочем, кто из нас кавалерист? И ориентировщик. Ободриты – родственники гавелян – хотя и околачивались в Шлезвиг-Гольштейне, но не на торфянике в Торсберге, где потом археологи первые такие штаны откопали.

Бекс ворчала: «Опять отмалчиваешься?» – «Ребекка, – лопотал я, – а как же гроссе мэнлихе энтзагунг, великое мужское отречение, случившееся еще в XIX веке? И вообще, меня товарищи не поймут. Они вокруг Берлина разные болота облазили, там все иначе. Ты вроде девушка коренная, аборигенка. Мы с тобой по окрестностям браниборским вместе шастаем, а забываешь элементарные вещи. Подставить меня хочешь? Сделать посмешищем? Все бранденбуржцы, марочники ваши, – консерваторы. И страшно ругают метросексуальный выпендреж и „грязные карманы„большого города!»

О легкой кавалерии и любительском ориентировании я еще расскажу. Тут дело не в