Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

Доктор Мушин оказался в отпуске, в общежитие, к Сэре, ее не пропустили. В ушах у Эстер шумело. Гнев ее набухал внутри, тяжелый, библейский, страшный, но внешне она казалась спокойной, только губы стали тонкими нитками. Потом она ворвалась в магазин Либермана, которого дома не оказалось, но Сэру там она застала и не смогла больше сдерживаться. Начался скандал. Сэра кричала в ответ, что Ханна правильно сделала, что она совершеннолетняя, живет на свои деньги и имеет полное право принимать собственные решения и что от такой матери она бы тоже убежала. Тут с рынка вернулась Шинейд и приказала Эстер отстать от ее дочери и пригрозила полицией. Эстер сама не помнила, на каких языках посылала свои проклятия.

Вернувшись домой, Эстер спокойно прошла в свою спальню и достала со дна гардероба отрез великолепного дорогого белого атласа, лучшего, которого когда-либо касались портновские руки. Она купила его у Беллы Аронзон, когда Ханне исполнилось десять лет, и уже тогда знала, какое сошьет дочери свадебное платье. Однажды видела такое в витрине Selfridges, но ее фасон был бы лучше, она бы пустила легкое кружево у горла, которое подчеркивало бы красивые губы Ханны.

Острейшие ножницы Эстер резали атлас бешено, непоправимо, на мелкие кусочки. Материя получила за все сполна. Вернувшийся от приятелей Джонни стоял в проеме двери и смотрел на происходящее округлившимися серыми глазами.

— Мама, что случилось? А где Ханичка?

— Никогда, слышишь, никогда не произноси в этом доме это имя! Ее нет и никогда не было, не было! — кричала Эстер.

— Ханичка есть. Ты злая.

— Да, я злая. Злая! Вырастила — выкормила всех, а теперь — злая! Уходите все. Все убирайтесь!

И зарыдала, бессильно опустившись на пол.

Мальчик подбежал, обнял мать, стал вытирать ей слезы, но они лились еще сильнее. Ему казалось, это он во всем виноват.

Эстер ненавидела Ханну тем сильнее, чем сильнее по ней тосковала. У Джонни теперь была школа и друзья, с которыми он пропадал на улице, а у нее — стрекот «Зингера», большерукие и белотелые заказчицы с певучим ирландским акцентом и издевательское кукование Аароновых кукушек, птиц одиночества. Вот бы продать этот проклятый дом, в стены которого въелось столько ее скорби, и переехать, но она ждала возвращения Ханны. Ждала ее несчастной, кающейся в своей ошибке, принявшей материнскую правоту.

У Эстер не укладывалось в голове, как можно вот так, без объяснений, бросить свою семью, уйти из родного дома, словно из гостиницы, вычеркнуть из жизни самых близких, не посчитаться с тем, что подумают люди, что станут говорить на всех углах?!

Это непонимание болело так сильно, что она пошла к раввину впервые за много лет. Пошла, сама не зная зачем. Вернее, зная, что он не поможет. Раввин, с большой бородавкой на лбу, прекрасно говорил по-английски. Он принимал ее в своем респектабельном кабинете в Восточном Финчли.

Дом на два хозяина (semi-detached) с лужайкой. Как раз такой, о каком она всегда мечтала. Раввин выглядел совершенным англичанином, если бы не кипа и не седая аккуратная бородка. Все это заставляло думать, что раввин, наверное, не совсем настоящий, но отступать было некуда.

Эстер говорила долго, но все не то и не о том. Что дочь убежала из дома и живет неизвестно с кем, сказать не решилась. А сказала — и это тоже была сущая правда, — что с дочерью стали как чужие и нельзя ли этому помочь. Почему-то вспомнила (ну зачем нужно было говорить об этом раввину?), что, когда Ханна болела ветрянкой, лет пять ей было, попросила ночью пожарить ей чипсов, а день у Эстер выдался бешеный, клиентки трудные, с Беллой повздорила: денег не хватало дожить до конца месяца, нужно было опять брать у Беллы в долг… И она, не спавшая всю ночь и накануне отпаивавшая дочку чаем с молоком, накричала на больного ребенка. Только потом поняла, что это был жар и бред, потому что ничего наутро Ханичка не помнила. А Эстер врезалось все это в память неизвестно почему. Горячие полупрозрачные пальчики, лобик, пахнувший уксусом, которым она пыталась сбить ей температуру.

Нет, совсем, совсем не о том собиралась говорить с раввином Эстер.

И вдруг расплакалась.

Раввин смотрел в окно и говорил тихо, словно не ей:

— Мы так бьемся, пытаясь вылепить из детей собственное, но счастливое подобие… И не хотим понять в своей гордыне, что они не наша глина, они Его глина. И лепит их Он. Знаете что? Поезжайте к морю, — неожиданно заключил он.

Эстер уже не слушала. Она уже знала, что зря надеялась: он не скажет слов, которые помогли бы защитить душу, которую так больно, до воя, разрывают нежность и гнев.

Когда побеждала нежность, Эстер думала: может быть, девочке плохо, и она боится вернуться? И плакала, и решала ее искать.

Когда побеждал гнев, она ненавидела Ханну за черную неблагодарность. Ведь все, что делала Эстер, все бессонные ночи и ослепшие от «Зингера» глаза, было для нее. Для того чтобы ее жизнь получилась счастливее.

А иногда матери казалось, что Ханичка тоскует по ней, хочет вернуться, просто не знает как. Видя все эти страдания подруги и лучшей своей модельерши, Белла совершила то, что никогда бы не пришло Эстер в голову: наняла частного детектива. Это оказался пожилой плюгавенький человечек в твидовом пиджаке и кепке, полицейский на пенсии. И вот, уже через неделю, Эстер знала, где находится ее дочь.

Однажды, в один из необычно теплых дней сентября, когда Джонни, позавтракав, убежал в школу, она решилась. Уложила в холщовую сумку большой кусок любимого Ханичкиного сыра, недавно сшитое ею шерстяное платье — синее, с белым воротником и поехала в Кембридж.

Город, в котором она никогда не бывала, показался ей остроконечным, мрачным и высокомерным. Улицы — кишки из темного кирпича. Она шла по ним и чувствовала нарастающую ненависть к этому городу, отнявшему у нее дочь.

На реке увидела бесконечные ряды барж, стоявших впритык по обоим берегам реки. Долго ходила, заглядывая в круглые и квадратные иллюминаторы. Спросить, где находится баржа Little Star, поначалу не решалась, а когда решилась, ей сказали, что такую не знают, но есть еще несколько рукавов реки, а там еще несколько стоянок. Она бродила по берегу до вечера, читая названия барж. Наконец, какой-то беззубый старик, удивший рыбу с крыши своей баржи, сказал, что это, наверное, ginger lass[71] и садовник, что живут на wee boat[72] Little Star, недалеко от шлюзов, и объяснил, где это.

…На палубе, среди