Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

— Эй, кто это, что вам нужно? У меня винтовка.

Детский, радостный голос:

— Ханичка, это я…

Бросилась наружу и увидела взволнованного веснушчатого Джонни!

Затащив его в кухню, уже обнимала, плакала, смеялась, тормошила.

— Как ты добрался сюда, родной ты мой! Один?!

— Ну и что? Я даже на Остров Собак не боюсь один. Сколько тут барж! Я решил заглядывать во все окна, пока тебя не найду. И нашел! Я подслушал, как мама плакала и про тебя Белле Аронзон рассказывала, что ты в Кембридже на большой зеленой барже живешь с названием трудным, на N начинается. И нашел! Как я рад, Ханичка! Я знал, что тебя найду! Как у тебя здорово!

— Что ты сказал маме?

— Ничего. Так бы она и отпустила! Она в мастерскую уехала, в Финчли, еще утром, теперь до ночи не вернется.

— Джонни, что ты наделал? Она наверняка уже вернулась и с ума там сходит!

Он заплакал, обхватил меня, дурашка.

— Я не хочу домой, Ханичка. Пожалуйста. Можно я у тебя поживу?

— Что случилось?

— Ничего. Я не могу домой, Ханичка.

Он заплакал, сморщив веснушки.

— Она злая, каждый день злая, потому что ты нас бросила. Говорит, что ты умерла, умерла. А я знал, что ты живая. Я так рад, что ты живая. Я не могу домой, Ханичка. Я ее деньги из сумочки украл. На билет.

И он заревел еще пуще.

— Глупенький. Деньги мы ей вернем. Не плачь.

— Можно, я с тобой поживу, хоть немножко? Это твой ребенок? Ой, какой маленький. Как его зовут? Это девочка или мальчик?

Он взял за пальчик проснувшуюся Алису, с интересом на него глазевшую.

— Джонни, сейчас уже поздно, переночуешь здесь на диванчике, как раз тебе по росту, а завтра поедем домой. Мать ведь с ума сходит, думает, наверное, ты под машину попал.

Если честно, я обрадовалась, что теперь у меня был благовидный предлог встретиться с матерью до отъезда.

Разогрела голодному Джонни оставшийся от ужина колканнон[76], и мы улеглись.

Утром я вспомнила, что сегодня же день рождения Флоренс, о чем совершенно забыла, к тому же Джонни наотрез отказался ехать в Лондон, и мне ничего больше не оставалось, как, притворно ворча, взять его и Алису в коляске в Гранчестер.

Маша тут же устроила у пруда на газоне пикник к абсолютному восторгу Джонни, а потом принесла откуда-то с чердака ящик в паутине, в котором оказались гигантские шахматы, и стала учить его. Она хохотала, а он был уморительно серьезен и, кажется, с третьей игры поставил ей мат. Оказывается, в шахматы играть он умел.

— Какой хороший день у меня сегодня, — сказала Флоренс. — Одно меня печалит невыразимо, что ты с Алисой все-таки уезжаешь в это опасное место, и я ничего не могу с этим поделать.

— Флоренс, я же много раз просила. Я же просила! У меня там муж.

— Ну, прости, прости меня, моя девочка.

Когда мы с Алисой и Джонни возвращались из Гранчестера, начало темнеть. Джонни весело катил коляску.

Мы увидели ее издали. Мать колотила в стенки нашей баржи. Простоволосая, со съехавшей на бок прической и обезумевшими глазами.

— Давай спрячемся, Ханичка. Я боюсь, — заныл Джонни, прячась за мою спину.

И тут Эстер нас увидела и со всех ног бросилась к Джонни.

— Мальчик мой, ты жив! Господи, я думала, что уже никогда…

Не взглянув на меня, словно я была стволом дерева, она вытащила Джонни из-за моей спины.

И обнимала его, обнимала.

— Мама, прости меня, я собиралась его утром привезти. Мама, это моя дочка, Алиса, — я вынула из коляски Алису. Она таращилась спросонья.

Эстер вскинула на меня глаза, словно только заметила.

— Не знаю, кто вы, мадам! Моей Ханички давно нет. Она утонула. Вот в этой речке. И мне не хватит жизни, чтобы ее оплакать. А Джонни я не отдам. Джонни, пойдем отсюда, мальчик мой!

Меня ошеломили ее слова, хотя чего еще я могла ожидать.

Не взглянув на внучку, Эстер ушла по тропинке с плачущим Джонни через темнеющую поляну Джизус Грин, с ее неровным пунктиром фонарей.

А я осталась стоять с Алисой на руках.

* * *

Письмо Ханны пришло, когда никого не было дома. Его получила соседская старушка, повертела, положила на комод в прихожей и забыла отдать. Разбирая почту спустя неделю, на него совершенно случайно наткнулся ее вернувшийся из поездки сын, коммивояжер, и постучался к Эстер.

«Коммерческий квакер» отплывал. Ширилась полоса воды между лондонским причалом и его бортом. Расстроенная, Ханна уже собиралась уйти в каюту, как вдруг увидела на причале мать и Джонни. По-птичьи вытянув шеи, они искали ее глазами. Ханна кричала и махала им, но они не слышали. Не увидели.

Лишь пассажиры на палубе наблюдали, как у борта отчаянно машет и кричит, вся в слезах, маленькая, рыжеволосая женщина-ребенок, с пухлой девочкой на руках.

Раздался оглушительный пароходный гудок.

Под пронзительные крики чаек Лондон таял, таял и наконец растаял так абсолютно, словно его и не было никогда. Какое-то время тянулась полоса низкого берега, а потом и она исчезла, и «Квакер» взял курс на Ленинград.

Ночью, когда их качало серое лоно Северного моря, Ханне приснилось, что мама стояла в каком-то хлеву, как изображают рождественский вертеп, по полу которого, устланному соломой, ползало множество голеньких младенцев. Мать растерянно улыбалась ей и говорила по-русски:

— Принеси же им одеял. Им холодно.

А когда один из младенцев подполз к ней и поднял лицо, она всмотрелась и отшатнулась: лицо было морщинистым, старческим.

…Ленинград встретил пляской солнца на золотых куполах, и Кристофер — счастливый до полного поглупения. Они не разнимали рук.

Как ни хотела Ханна задержаться на день в Ленинграде и увидеть хотя бы Меркурия на фасаде Елисеевского магазина, Кристофер сказал, что об экскурсии и речи быть не может: он и так еле-еле вырвался со стройки, чтобы их встретить. Но они обязательно вернутся сюда в отпуск зимой, может быть, в ноябре, когда работы будет меньше. А сейчас дорог каждый день.

Всю ночью они не могли разъять ненасытных ртов в купе поезда, в котором, к счастью, ехали одни. Чтобы не откатывалась коляска спящей Алисы, они положили под каждое колесо по ботинку Кристофера и по ее туфле. Это их смешило.

Раскачивались занавески, звенели ложечки в чайных стаканах с подстаканниками, с ревом проносились встречные составы.

Колеса упорно выстукивали под ними какое-то повторяющееся слово, но они не слушали и не слышали.

Часть III

Tenebris[77]

Глава 28

Новый год в Стеклянном