Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

Все сбылось. Огромный светящийся купол, наполненный людьми, говором, смехом и патефонной музыкой, парил на возвышении среди кромешной тьмы. Стеклянные стены освещали снег. Так выглядела наша сбывшаяся мечта. Мы шли по темной тропке к свету. Мы шли по тропке, как по траншее, между двумя сугробами. Мы шли встречать новый, 1937 год! Переговаривались ночным лаем собаки. Снег хрустел. Звезды казались застывшим фейерверком. Кристофер освещал фонариком дорогу, в луче поблескивал снег. Он крепко держал Алису за руку. Я шла позади, любуясь ими и думая: все исполнилось. Черт возьми, а ведь мой Крис, родной, похудевший, с обмороженными щеками и носом, воплотил все, что задумал. Мы с Алисой его практически не видели — он жил на строительстве. Уходил затемно и возвращался затемно, месяцами работая без выходных. Неистовствовал, когда работы из-за чего-то замедлялись или что-то шло не так. Но зато вот он, результат: есть теперь эта первая из множества будущих стеклянных оранжерей, наполненных тропическим летом посреди сугробов русской зимы! Все, о чем мечтали мы в Кембридже под филиппинской нефритовой лозой! (Из записей Ханны)

Первая из восьми запроектированных оранжерей была окончена к ноябрю 1936-го.

Начальник строительства Теодор Кронвальдс, всемогущий бритоголовый латыш, человек точных слов, военной выправки и быстрых пронзительных взглядов, объявил, что все архитекторы, инженеры и иностранные специалисты будут встречать новый, 1937 год в Парнике номер один. Так стеклянный купол проходил по документам.

«Форма одежды — летняя» — гласили шуточные приглашения, которые раздала сотрудникам Эльза, жена Тео. Сам он сейчас сменил полувоенный френч на полотняную рабочую блузу, перехваченную ремнем, но не изменил своим вечным галифе и английским офицерским сапогам.

Широкоплечий, с тонкой талией (ни грамма лишнего веса!), он ловко вальсировал со своей женой, переводчицей Эльзой Раух. Эльза очень помогла Ханне обустраиваться и привыкать в первый год ее жизни в СССР.

Дочь берлинского профессора языкознания, свободно говорившая на русском и английском, она приехала в СССР двадцатидвухлетней коммунисткой в лихо заломленном красном берете учиться в школе Коминтерна. После прихода к власти Гитлера, осталась в СССР навсегда, изучила еще и латышский и стала незаменимой переводчицей, жизненно важной для многоязыкой, интернациональной общины города-сада.

Двойня Тео и Эльзы, мальчик и девочка, — первые дети, рожденные в «Кристалштадте», считались талисманом. Ханна хорошо знала, чего малыши стоили Кронвальдсам. Она ассистировала доктору Камышеву на сложнейшем кесаревом (у Эльзы дважды останавливалось дыхание), и, если бы не искусство хирурга Камышева, с калининской бородкой и пальцами, обесцвеченными перекисью до нечеловеческой белизны, Эльза и двойня никогда бы не выжили. Кронвальдс, страшный, заросший щетиной, с воспаленными глазами, тогда больно схватил Ханну за руку в коридоре роддома и взмолился: «Только спасите! Если нельзя и детей, спасите только ее!»

Хирург Камышев спас всех.

Эльза в желтом, как апельсин, платье двигалась удивительно грациозно для своего тела, располневшего после родов. Закутанные близнецы мирно сопели у елки в бордовой коляске, из которой давно выросла Алиса.

Совершенная, лишенная волос голова Кронвальдса была идеальной формы, как у шумерского жреца, словно волосы были ей изначально не нужны, подумала Ханна, любуясь им. Тео Кронвальдс с безошибочным мужским инстинктом заметил взгляд Ханны и ответил. Она, смутившись, быстро, по-птичьи, отвела глаза на желто-зеленые кроны апельсиновых деревцев, удваивавшиеся в темном стекле своим отражением. Ему понравилось ее смущение.

Начальник строительства города-сада Тео Кронвальдс был легендой.

Подростком в 1909 году он убежал с затерянного в Курляндии хутора от садиста-отчима. Скитания привели беспризорника в Москву, и его взял на работу хозяин магазина «Английские винтовки. Никифоровъ». При магазине был небольшой тир для демонстрации товара покупателям. Тео попал в яблочко на всех мишенях, после чего бездетный хозяин, усыновив талантливого снайпера-мальчишку, отправил его в реальное училище, где тот экстерном сдал все экзамены. Русскому Кронвальдс тоже быстро выучился, и легкий акцент появлялся у него только в ярости. Любовь к хорошей винтовке и меткому выстрелу Кронвальдс сохранил на всю жизнь.

В 1915 году он ушел на фронт в элитный батальон латышских стрелков и потом в 1917 году, когда их батальон, обрадовавшись крушению Российской империи — «тюрьмы народов», почти полностью перешел на сторону большевиков, вступил в ленинскую партию.

После службы в личной охране вождей пролетариата — Ленина и Троцкого, после большевизации национальных окраин и успеха в роли начальника лагеря на Соловках, Кронвальдса бросили строить коммунизм на необитаемом острове в Арктике.

На острове Вайгач были найдены руды, необходимые промышленности молодой советской республики. Ненцы называли остров «Земля Смерти» и приплывали туда приносить ей жертвы в виде оленьих черепов, представляя смерть в виде оленьего черепа.

Морозы за сорок, постоянные ураганные ветра, так что ходить можно только держась за обледенелые канаты, протянутые меж вбитых в лед столбов — иначе свалит и унесет в океан. И только Aurora Borealis[78] полыхало зеленым, неземным и яростным огнем все 174 суток полярной ночи.

Кормили хорошо, но количество заключенных все равно убывало: некрозы и черные гангрены от обморожения, туберкулез или как это прозвали лагерные грамотеи, «сон в летнюю ночь» — это когда на зека от переохлаждения вдруг наваливалась сонливость, он падал на снег и засыпал навсегда. Когда поголовье падало до критических цифр, Кронвальдс телеграфировал на материк, и в навигацию привозили новых заключенных.

Горные разработки шли отлично: контрреволюционные и троцкисткие заговоры, по странному совпадению именно среди геологов и горных инженеров, множились теперь, как при Торквемаде количество имевших сношение с дьяволом. В Ленинграде, например, в 1931 году практически не осталось ни одного горного инженера, не являющегося шпионом британской или японской разведки или не состоявшего в организации по свержению советского строя.

Так на Вайгач попал приговоренный к расстрелу Павел Иванович Виттен, геолог и минералог с мировым именем, счастливый уже оттого, что ВМН (расстрел) был заменен для него (как бы из-за случайной милости судьбы) десятилетним сроком заключения под призрачным сиянием Aurora Borealis.

Заключенные и охрана «жили на острове одной большой семьей», как потом напишут в ностальгических воспоминаниях почетные пенсионеры органов госбезопасности. Слово «лагерь» они употреблять не будут, а напишут «экспедиция» — романтично и добровольно.

На острове не могло не возникнуть единства советского государства и народа, так как бежать ни тем ни другим было некуда. До Луны и то ближе — на тысячи километров скованный льдом океан.

Кронвальдс управлял лагерем по двадцать четыре часа в сутки не щадя живота и, только когда кашель стал мешать ему вечерами слушать струнный квартет из заключенных, обратился к врачу.

Врач вскоре уже не сомневался, что у начлага туберкулез, и его отправили на материк на самолете, которым управлял сам Фабио Брунович Фарих, невозможной отваги полярный летчик.

В подмосковном санатории Тео подлечился, вернулся в Москву, где