Тише - Кейт Максвелл

пересекла улицу с выщербленным асфальтом и решила вернуться к себе, заскочив по пути в винный магазин. И никакие разговоры не мешали плавному течению моих мыслей. Я купила три маленькие бутылочки риохи[44], а когда добралась до дома, открыла одну из них, достала из шкафчика пакет чипсов из тортильи, подключила телефон к колонке и улеглась на диван.

Позвонила Джесс, но я не стала брать трубку. Мы разговаривали накануне; я попыталась объяснить, почему порвала с Сэмом, но, судя по голосу, для нее наше расставание стало ударом. Я уверяла, что все в порядке, шутила, что мы с ней просто не созданы для отношений, и, похоже, вовсе в них не нуждаемся. Как будто у нас, в отличие от Ребекки, не хватало какого-то важного гена.

В трубке слышались вздохи и странное хлюпанье, так что я поспешила свернуть разговор. Мне было совершенно непонятно, какого черта Джесс оплакивает мою потерю, мой разрыв.

Плеер переключился на песню группы, чье выступление мы с Сэмом видели в один из липких летних вечеров; он еще сказал тогда, что это звучит, как стая волков, мелодично воющих на луну. Я прислушалась к себя, пытаясь уловить отголоски сожаления, но не обнаружила ничего подобного. Только радость – и оттого, что мы были вместе, и оттого, что расстались. Потому что мне больше нравилось одиночество. Так проще, думала я, так безопаснее. У меня и так есть все, что мне нужно; у меня есть этот город.

Сорок пять

Я отмыкаю дверь выверенными движениями профессионального киллера – ни громыхания замка, ни звяканья ключей – и застаю Ребекку дремлющей на диване с дистанционным пультом в руке. Как только я закрываю дверь, она открывает глаза.

– Стиви, прости, ради бога! Я, кажется, задремала. Ну как все прошло?

– Отлично. Спасибо, Ребекка. Надеюсь, он хорошо себя вел?

– Как ангел! Даже не пискнул с тех пор, как я его покормила. Думаю, проспит всю ночь.

Я прохожу на цыпочках в спальню и заглядываю в корзину. Его глаза закрыты, ручки закинуты над головой, на лице застыло блаженное выражение.

Ребекка собирает свои вещи и уходит, ненадолго задержавшись перед стоявшей на кухонной вытяжке фотографией Джесс, меня и Эша. А я сажусь в оставленное ею углубление на диване.

В квартире царит тишина, зато голова гудит, как разбуженный улей. Я пытаюсь вспомнить, когда вдохнула вторую половину найденной в сумке белой заначки, и не могу: ребенок выпотрошил мою память, словно тыкву.

Снимаю ботинки, ложусь, укрываю ноги одеялом и закрываю глаза. Голова продолжает трещать, челюсти непроизвольно сжимаются.

Отогнав навязчивое воспоминание о кошмарных минутах перед родами (как лежу на спине, а моя акушерка куда-то ушла), я поворачиваюсь на бок. Беру в руку телефон, нажимаю на иконку приложения и вижу фото Лекса. Он стоит на фоне нашего клуба в Сан-Франциско, скрестив руки на груди и натянув шапочку до самых бровей. «Привет, СФ!» – гласит подпись. Я смотрю на дату. Ну да, сегодня открытие. И я тоже должна была присутствовать.

Из спальни по-прежнему доносится тихое похрапывание. Не иначе, Ребекка накапала ему в ушко какое-то волшебное зелье или подмешала что-то в молочную смесь!

Оливия никогда не потащилась бы в бар и не стала бы принимать наркотики – наркотики! – подари ей судьба возможность заботиться о живом, дышащем полуторамесячном младенце. Никогда! Она была бы возмущена моим поведением до глубины души. Шокирована. Ошарашена. Выигрыш в рулетке под названием ЭКО достался не тому игроку.

Я переворачиваюсь на живот – трюк, проделать который было бы невозможно еще три недели назад. Я так его хотела, так мечтала о маленькой теплой ладошке в моей руке, так упорно шла к своей мечте! Выворачивалась наизнанку, чтобы его заполучить, истыкала себе иглой все бедра – лишь бы он появился. Мне так повезло – мне и сейчас везет. Как можно иметь все и не чувствовать ничего?

Я открываю жалюзи в гостиной; за платаном виднеется бледно-розовое небо. Смотрю на телефон и ужасаюсь. На экране всплывает уведомление: в девять часов Эш записан на плановый осмотр у педиатра. Через три часа!

Я падаю в кресло и представляю, как бегу вдоль Ист-Ривер, ритмично шурша кроссовками по асфальту; левой-правой, левой-правой, левой-правой; километры Манхэттена проносятся у меня под ногами. Но как только погружаюсь в сон, он просыпается.

Врач склоняет голову набок.

– А как вы сами себя чувствуете? – спрашивает она.

Перед ней на столе лежит медицинская карта Эша с заполненными шариковой ручкой таблицами; ее голос ласков и тягуч, как сгущенное молоко. Я делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю, изгоняя из легких вместе с воздухом желание сказать правду.

– Как справляетесь? – Она возвращает голову в исходное положение. – Без всякой помощи?

– Нормально, – говорю я. – Устаю, конечно, но кто не устает с младенцем?

– Как у малыша со сном?

– Знаете, этой ночью он ни разу не проснулся – такое с ним уже во второй раз. Впервые это случилось несколько недель назад. До сих пор не верится!

– Дайте угадаю: зато вы совсем не спали. – Ее голова склоняется на тридцать градусов; я отрицательно мотаю своей. – Типичная ситуация. – Она улыбается и похлопывает меня по колену. – Наверное, беспокоились, вдруг он не проснется?

Я киваю – вполне благовидное объяснение.

– Стиви, вам не о чем тревожиться, – продолжает она. – Малыш хорошо ест; отлично прибавляет в весе – некоторые из них к этому возрасту действительно начинают спать всю ночь. Главное, не рассказывайте об этом другим моим мамочкам! Он уже начал улыбаться?

– Нет.

Я чувствую, что должна назвать какую-нибудь причину, но ничего не приходит в голову. Мы обе смотрим на лежащего у меня на коленях ребенка.

– Можно мне его немного потискать? – спрашивает врач.

Я передаю ей Эша.

– Ну-ка, ну-ка, – воркует она. – Кто у нас такой мягенький? – Эш смотрит на нее своими круглыми глазами-блюдцами. – Очаровашка!

Улыбка, когда она наконец появляется, – естественно появляется, еще бы ей не появиться! – предназначена явно не мне. Она предназначена врачу – и Ребекке, которая присматривала за ним в мое отсутствие, которая окружила его теплом, любовью и заботой.

Эш знает, какая я ужасная мать.

Лежа на коленях у врача и впервые в жизни улыбаясь, он смотрит в мою сторону, но улыбка эта – не для меня.

Сорок шесть

Я цеплялась за эту ложь недели две-три, не больше.

Когда-то Нью-Йорк действительно был для меня всем. Теперь уже нет. Неясная тоска, из-за которой я подскакивала в три часа ночи,