Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

в Вотре, говорят, снег в наличии и мужиков на двадцать пять душ меньше, чем женщин. По крайней мере, так было еще во времена Александра Третьего. Число наверняка стабильное. При Александре Втором удельный вес женщин выглядел еще убедительнее. Кстати, Вотря не какая-нибудь кромешная глухомань. Автобусное движение опять же имеется. В странном названии виноватыми считают прибалтов. Подозревают, что оно от латышского слова «о́трайс» – то есть «второй» – произошло. Пусть будет так. Местность изначально калязинская была, по Дмитровскому тракту, рядышком – река Дубна, ручей Свистушка, до уездного города восемьдесят пять верст. Ключи подбираются к сердцам. Засыпает Москва нас большими снегами. Если кристаллы не подкачали.

Но ведь и в Вотре найдут. Ох найдут. Поэтому всем Берлин нужен. Город намбер ван. Наш народ бросает лапти здесь, точно медом намазано. Хотя, если кому приспичит, достанут тебя и на берегах Шпрее. Народ меж тем ведет себя нахально, будто окрест никаких русских никогда в помине не было! За вычетом дворян, гренадеров солдатского хора и поэтов столетней давности. Вот до чего самовлюбленность доводит. А также сверхэмансипация. Эта штука посильнее всеобщего ликбеза. Мнят себя первопроходцами. И мировыми спецкорами. Пока мы навроде старших товарищей, эмигрантских рекогносцировщиков, перво-наперво размышляли, правильно ли вершим то или иное дело; или, пуще того, откладывали до лучших времен: тише едешь – дальше будешь; пока адаптировались, присматривались и вникали, подросли новые дебютанты, а они, как настоящие молодые львы, лишенные всяческих сомнений, ни секунды не мешкали.

«Ничего удивительного, – комментирует доктор Кислицын, – другое тавро. Вас растили скромными, тише японцев, приучали не высовываться напропалую, не нарушать равновесия, чего, кстати, требовал не только моральный кодекс, но и элементарный перфекционизм. А у этих нет клейма, татуировки „Сделано в СССР“!»

Тут вы не правы, дорогой доктор, примерными пионерами нас воспитывали. Не ХЗ, а ХС. Хомо советикусами. В чем заключались и тишь, и гладь, и благодать. Хотя хомо хомини, и Хомейни, и Хаменеи не дремлют, знаете ли. Неофиты, зачем вам Берлин? Я, конечно, понимаю, что запах Запада прельщает. Он кажется достоверным, аутентичным. Хочется окунуться. Позаимствовать. Этим славился даже Чайковский. Недаром его «Вальс цветов» вырос из вальса Жака Оффенбаха: есть у специалиста по канкану и уроженца Кельна в «Прекрасной Елене» похожий танец, штучка на три четверти. А в «Лебедином» одна из тем сильно напоминает попевку из «Неоконченной» Шуберта. Бывает. Однажды на гомосексуала Бриттена покусилась Пахмутова, получилась «Нежность». Но иногда и Запад в поисках вдохновения присваивает наши хиты. Вспомним «Дорогой длинною». Или «Пусть всегда будет солнце». А Сен-Санс в «Карнавал зверей» из танца маленьких лебедей ответкой кое-что спер, стибрил. С «Катюшей» и «Нико-вальсом» Штрауса много неясностей. А знаменитые «Бублички»? Они рекламировались в Берлине как балаганная песня. Boublitschki, Schaubudenlied, новый шлягер театра «Синяя птица», издательство «Русское сценическое искусство», Берлин, Гольцштрассе 10. (Интересно, что там нынче, на Гольцштрассе, надо будет посмотреть как-нибудь.) Вот поэтому, наверное, вы и пускаетесь во все тяжкие, дражайшие новобранцы. Престарелые почтипоэты на полном серьезе дописывают последние, неоконченные стихи Маяковского и зачитывают их публично на кустарно организованных фестивалях. Недоучившиеся музыканты трубят на тромбонах русские народные песни, распугивая слонов Берлинского зоосада. Юные особи, знающие о литературоведении понаслышке, затевают семинары по русской литературе. Глазом не моргнув вводят новую периодизацию. Как лжекоты на ложных цепях. И размашисто, на голубом сообщают еще менее посвященным, что тексты писателей военного поколения хронологически наследовали романам и пьесам Максима Горького. Хитрые самоучки, знающие о вкусной и здоровой пище с чужих слов, что-то там сервируют, за приличные деньги устраивая кулинарный техникум в собственных малепартусах. Забытый жанр лектора по распространению находит новый спрос, даже если лектор повторяет все то, о чем в любой момент можно прочитать в виртуальной авоське.

Но слово из пяти букв – штука опасная. Не ровен час – комендантский введут. Вернитесь на кухню. Кухня – тоже пятибуквенная, да только гораздо надежнее фешенебельного отеля, замешанного на звездах, а эти звезды как карты, неизвестно, как выстелются. Вернитесь в мастерскую. Может быть, масло за время вашего отсутствия выкипело совсем. Покрыло киевскую котлету. Или картину. И Аннушке пролить нечего. Если масла мало, добавьте – при помощи кисти или ложки.

Один заезжий ас (ох, фраза прямо на музыку из «Джентльменов удачи»), московский гость, транзитник из русских, фыркнул как-то, что раздувание щек местной диаспоре не поможет: ну нет в Берлине дюжины горных вершин, что поделать! Ни в прямом, ни в переносном. Все ровненько, зачастую приземисто. И даже трясинисто. Негде ответственному гамбургскому жюри, облеченному полномочиями, развернуться. Бытописателю-документалисту-геодезисту, конечно, всегда есть на ком задержаться, отметить что-либо. Движ определенный имеется, однако от него только пыль столбом. И девять сказочных ледников прячутся в иных краях. С глетчеров в лес не текут ручьи и не крутят старую мельницу. Вот в Кведлинбурге и Вернигороде – хорошее название, почти русское – с пейзажами обстоит лучше. Зря ли там кино про фрайхерра фон Мюнхгаузена снимали. А ведь советские киношники могли и не ехать в такую даль, выбрать Ригу или бывший курляндский Дунтен. Тем паче что к этим городам Карл Фридрих Иероним фон М., штабной паж, кирасир и гарнизонный ротмистр армии его величества Ивана Антоновича, имел непосредственное отношение. Почетным караулом командовал. Карл, а Карл, вернись в Вернигород, ты же, как Карлсон, обещал вернуться? Хотя, впрочем, рыжий веснушчатый парень в бриджах, пользовавшийся экологически чистым видом транспорта, был более мирным. А ты предъявлял ультиматум, собирался начать войну, которая отнюдь не покер!

У меня такое чувство, что мои истории с барышнями тоже вполне достойны экранизации. Хотя кто знает, может, съемки уже произведены – скрытой камерой, причем на нитроцеллюлозу. Легко воспламеняющуюся, способную источать вредный газ. Пленка традиционная, тридцатипятимиллиметровая, каждые десять минут нужно менять катушку. Сам Хуучин Зальтай крутил ручку. И Марика Рекк танцевала, обнажив панталоны. Впрочем, нет, в каждой амбразуре календаря по фотоэлементу. Двадцать четыре сенсора. Плюс двадцать пятый, конечно. Как корабль с портами-отверстиями для пушечных стволов. Но Мюнх ни при чем. Драма все равно рассыпается на фрагменты, дольше шестисот секунд выдержать трудно. И зрителям, и участникам. Только пусть греза не говорит, что Берлин был тем городом, где я ее не дождался. Или она меня ждала, а я ее не нашел. Где же это укромное, неизменное, но, видимо, не очень вменяемое место встречи, заветный красный уголок? Хотите поставить мне его в вину, а я ведь в самом деле старался не пропустить грезу. Вникнуть, понять, не отвергать с порога. Пока она пряталась среди рифленых