Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

колонн, точнее – ребристых, то бишь с каннелюрами. Или сидела, а-ля Дюймовочка, на двухрядных лепестках капителей. Может быть, здание излучало любовь, а я не учуял? Здание-задание. Пять этажей, терраса, балконы овальные по торцам, башенка по центру крыши. Или мы все-таки встретились? Мы даже попытались что-то вместе провернуть, свернуть горы, перевернуть понятия, спроектировать замки, открыть замки2. Без экстравагантных апофеозов с пробежками вдоль балюстрады, без газовых косынок, развевающихся в потоке ветра. Без финально-водевильной патетики, лишней водички, надрывных интонаций фадо. Почти цыганских. В духе Александры Нефедовой. Которая Дорис Трайц.

Однако мишура была. Серпантин. Кто из нас двоих помнит визит в Вернигород? Пламенный гид, сыплющий из рукава и рога или в него трубящий, пил дома чай, ехали без него. По телеграфной ленте дороги, как по трапеции. Неожиданный буран – чем не Вотря! – завалил пилотируемый невездеход коротким снегом, стаявшим в одно мгновение. А еще мы пытались тогда забраться на ведьмину гору Броккен, ползли под кирпич, приняв проселок за большак, пока лесника не встретили.

Задолго до этого еще не такое случалось. Я ждал ее. Конечно, не просто ждал. Отлучался по делам, спешил на помощь. В периферийных кирхах приходилось подыгрывать «Тихую ночь», и прихожане пугались непривычной (ре)гармонизации старой песни. Народ смущали дополнительные аккорды и.о. органиста: новоиспеченный деревенский музикус расходовал их гирляндами, рассовав по тактам сообразно принципу… Да, принципу серпантина. Ездил такими же перманентными кучерявостями в бранденбургском лесу, в брехтовских местах, которые называют местной Швейцарией. А еще был поход на станцию – ранним утром, в глуши, под философски звездным небом, пешком три километра: мама приезжала, недужилось ей, гипертонический криз, вечером ее забрала скорая в клинику маленького немецкого городишка. Не самого скверного, как Тамань, но весьма захолустного.

Неужто жизнь, разномастная, порывистая, со всеми ее угло- и узловатостями, внезапностями и противоречиями, странная и сложная, всего лишь – как Лермонтов в сердцах отметил (страшно повторить!) – шутка пустая и глупая. Шутка или штука? Каналы, порты-порталы, порты-портянки. Съешь осиновой, закуси амарантом. Надо было вовремя менять модус – легче, суше, строже, трезвее, проще смотреть на вещи. Прочь от завышенных ожиданий. Заглушить их, глушить. Кому вообще нужна эта пресловутая любовь! Только в груди щемит от нее и хаос в голове. Люди знакомятся, сходятся, живут себе без всяких громких чувств. Если им комфортно друг с другом. Достаточно симпатии и приязни, уважения и общих интересов. А вот легкость важна, легкость!

Совет Дженнифер «не общаться», вероятно, с ходу сработал бы с кем-то другим, но со мной пробуксовывал. Толку, что отпустил, если тоска не отпускала, держала крепко и цепко. Даже тогда, когда казалось – временами – все прошло. И назад пути нет. Тут общайся – не общайся, обижайся – не обижайся, рецепт бесполезный. Хотя… Был ли Тургенев первым, кто сравнил любовь с болезнью? Или это ваш почин, Хуучин-гуай? Наверное, любовь – вирус. Но у некоторых есть иммунитет к вирусу. И если мы оба психи, то я безумнее. Сумасшествие, самошествие. Самошечество, как говорила бабушка. Можно ли любить самошечих? Такой подвид семейства кошачьих. В борьбе с сердцем ум проигрывает. Мое не запылилось. Напасть, наваждение. Если нападение было совершено, то с ее стороны. Попробуй отрешиться, если чудовищными зазубринами… Анкерное колесико. Если столько положил на алтарь, чтобы быть с ней, чтобы она со мной. Если только один облик, один только голос. Счастье и право прикоснуться. Изгиб и трепет. Потерялся, как гриб в листьях. В шуршащем парке. Могу соревноваться с Игорем. Диагноз: Дурь Панталыкина. Княжеская хвороба. Вся разница лишь в том, что тот свою подругу детства забыть не может. А мне – после жены, после партнерши-немки – прилетело такое. Какая мука – корчить рассудочность! Но надо.

Что там шепнул Мюнхгаузену Шекспир – в переводе мсье Горина? Она улыбалась так, что улыбка ее освещала все вокруг еще ярче, чем две невиданно больших свечи на вымытом до блеска столе[69]. Нет, это из другого блокбастера. Ах, вспомнил. Все влюбленные клянутся исполнить больше, чем могут. Не будем считаться. Без разницы, каковы были посулы и во что обошлась дребедень сердечная. Фокус в другом: я в очередной раз убедился в старой истине – кони в овсе не роются и прочь вовсе не скачут, ибо корм сытный и отдохнуть в самый раз. Либо признай фураж, невзирая на то, налеплен ли сертификат «био», табличка «веган» и как далеко ясли расположили. Или бунтуй, беги, кричи о подмене. А раз уж отбиваешь поклоны существу, будто бы излучающему нежность и романтику, но совершенно не повернутому на анахронизмах транслируемых, будь рад, что дают отбивать поклоны. Как сказано в одной книжке, что у кого есть, при том и оставаться нужно[70]. Луна, она ведь тоже светит якобы. Так ли уж важна природа, первопричина этого света?

Можно рассказать незатейливо, по-простому. Я долго был убежден, что Непостижимка – именно та, кого я искал, подарок судьбы. Когда познакомились, думал: наконец-то наступило счастливое время. Потом все чаще, исподволь стали вторгаться странные диссонансы, темные и глухие, закончившиеся ее изменой, предательством. Тогдашней печали словами не передать. Это была настоящая беда, расхлебывал как мог, на полк солдат хватило бы. Хоть гортанные звуки выщелкивай из себя, башкой покачивая, а не перьями. Но непредсказуемая Дженнифер, белая волшебница, вернулась, и вместе с ней вернулся какой-то отблеск былого счастья. Лишь отблеск. Почему? Причина не в привкусе вероломства, осадке от доверия попранного. Я радовался ей больше, чем она мне. Казалось бы, ничего удивительного, ведь игра шла в одни ворота! Было понятно, что из нас двоих люблю только я. Увы, вместо безоглядного бегства уверил ее и себя, что одной моей любви хватит на нас обоих. Ведь лубофф – даже если отношения on-off – минерал редкий, дороже бажовских. Наивно в нашем мире рассчитывать на обоюдную силу чувств. Это еще Хуучин Зальтай сформулировал. Только в теории оно всегда складно получается. А внутреннее эго, ненасытное существо, продолжало по инерции ждать первоначальных эмоций от предмета любви. Пускай даже мнимых, делириумных.

Эго не молчало – у каждого своя сейсмография. На этом обстоятельстве потом и споткнулся. По прошествии месяцев, вместивших разные проверки на прочность. Повод лишний раз поиронизировать и позубоскалить над занудством, «мильоном пустых терзаний» и лузерской тратой времени. Конечно, в нашем вторичном расставании целиком и полностью виноват был я сам. Как это получилось? Она вновь уезжала в Опочку. Ну и?.. Лишь бы волки, воры и кочевья спокойны, лишь бы вьюки уравновешены. В аэропорт просила