Что же дальше, маленький человек? - Ганс Фаллада

тоже умолкает. Так эти двое проходят целый квартал, сворачивают за угол, минуют еще один квартал, пересекают дорогу – и вот они снова на привычном Пиннебергу маршруте.

Светофор загорается красным, приходится остановиться и подождать.

– Вы его видите? – взволнованно спрашивает герр Яхман.

– Вы же запретили мне… Нет, не вижу. Он, по-моему, так дальше прямо и пошел.

– Ну слава богу, – говорит Яхман. В его голосе облегчение и удовлетворение. – Похоже, я ошибся. Иногда опасности мерещатся там, где их нет.

– Не могли бы все-таки пояснить, герр Яхман… – начинает Пиннеберг.

– Не мог бы. Потом. Потом обязательно. А пока пойдемте к вам. К вашей жене. Сын у вас, говорите? Или дочка? Замечательно. Превосходно. Все прошло благополучно? Ну разумеется. У такой-то женщины! Знаете, Пиннеберг, я никогда не понимал, как вашу матушку угораздило родить сына – это точно где-то на небесах недосмотрели, не только на фабрике резинотехнических изделий… Да вы не обижайтесь! Вы же меня знаете! Есть здесь где-нибудь цветочная лавка? Мы будем мимо проходить? Или ваша жена предпочитает конфеты?

– В этом нет никакой необходимости, герр Яхман…

– Знаю, молодой человек, но давайте я сам буду решать, в чем есть необходимость, а в чем нет! – расходится герр Яхман. – Цветы и шоколадные конфеты – ни одна женщина не устоит! Ну то есть с вашей матушкой этот номер не проходит, но не будем о грустном, там особый случай. Так, значит, цветы и конфеты. Подождите меня здесь, я мигом…

– Право же, не стоит…

Но Яхман исчезает в кондитерском магазине. Через две минуты снова появляется:

– А какие конфеты ваша жена больше всего любит? Как насчет пьяной вишни?

– Никакого алкоголя, герр Яхман, – с укором говорит Пиннеберг. – Она же кормит!

– Кормит, вот как! Ну конечно. Это в каком смысле кормит? Ах, ребенка кормит! Ну да, разумеется! И что, ей нельзя пьяную вишню? А я и не знал! Ну и сложная у вас жизнь, скажу я вам… – С этими словами он снова скрывается в магазине.

А когда появляется оттуда, в руке у него довольно объемный сверток.

– Герр Яхман, – обеспокоенно говорит Пиннеберг, – сколько вы всего набрали! Даже не знаю, как жена к этому отнесется…

– А что такого? Она же не обязана все в один присест съесть! Просто я не знаю ее вкусов. Сортов так много. Теперь смотрите в оба – надо не проскочить цветочную лавку…

– Да бросьте вы, герр Яхман. Это уже перебор.

– Перебор – и это я слышу от молодого мужчины! Вы вообще знаете, что такое перебор?

– Это когда в придачу к конфетам вы хотите принести моей жене еще и цветы, герр Яхман.

– Нет, перебор – это когда некоторые люди слишком переборчивые! Есть даже шутка на эту тему, а впрочем, нет, не буду рассказывать, все равно не оцените. А вот и цветочная лавка. – Яхман останавливается и крепко задумывается. – Знаете что, не понесу я вашей жене несчастных жертв гильотины, ну их, эти цветочные трупы, – лучше растение в горшке. Молодой женщине это больше под стать. Она все такая же светленькая?

– Герр Яхман, я вас прошу!

Но герр Яхман уже исчез. Проходит немало времени, прежде чем он появляется вновь.

– Вот бы такую цветочную лавку вашей жене, герр Пиннеберг! Надо будет устроить. Где-нибудь в хорошем районе, где местные болваны в состоянии оценить, что их обслуживает настоящая красавица.

Яхман пребывает в такой задумчивости и говорит, очевидно, настолько искренне, что Пиннеберг смущается:

– Ну уж, красавица, герр Яхман…

– Не говорите ерунды, Пиннеберг, рассуждайте лучше о вещах, в которых хоть что-то понимаете! Хотя не знаю, понимаете ли вы хоть в чем-то. Красота… Вы, наверное, представляете себе красоток с киноэкранов… Ухоженная плоть, а внутри – жадность и глупость. Ох уж эти молодые мужчины…

– Я сто лет в кино не был, – меланхолично откликается Пиннеберг.

– Это почему? В кино надо ходить постоянно, да хоть каждый вечер, пока не надоест. Сразу самооценка повышается, понимаешь, что тебе никто в подметки не годится, что все остальные в десять раз тупее… А может, в кино махнем? Вот прямо сегодня! Этим вечером! Что нынче идет? Погодите, вон там афишная тумба…

– Стойте-стойте, – ухмыляется Пиннеберг, – а как же цветочная лавка, которую вы собрались купить моей жене?

– Да, точно! Действительно, отличная идея. Это вложение уж точно окупится. Только вот… – Он тяжело вздыхает. В одной руке у него два горшка с цветами и сверток с конфетами, другой он берет под руку Пиннеберга. – Только вот это невозможно, юноша. Я сейчас в затруднительном положении…

Пиннеберг негодует:

– Тогда зачем же вы…

– Ой, не болтайте чепухи! Не в деньгах дело. Денег у меня как грязи. Пока что. Но положение и впрямь затруднительное. В другом смысле. Мы потом об этом поговорим. Расскажу все вам и вашей Овечке. Тут такое дело… – Он наклоняется к Пиннебергу и шепчет: – Ваша мать – ужасная дрянь…

– Это я всегда знал, – холодно отвечает Пиннеберг. – Наверное, это нехорошо, но я всегда ее на дух не переносил.

– Ай, вы опять ничего не понимаете! – говорит великан и выдергивает свою руку. – Дрянь, стерва, но женщина изумительная. Однако с цветочным магазином придется подождать…

– Из-за того типа с седыми волосами и косматой бородой? – пытается угадать Пиннеберг.

– Что? Какого еще седого? – Яхман смеется. – Ах, Пиннеберг, да я же вас просто разыграл! Неужели вы не поняли?

– Нет, – отвечает Пиннеберг. – И сейчас вам не верю.

– Ну и ладно, выбросьте из головы. Сами все увидите. А в кино сегодня вечером нам обязательно надо сходить! Хотя нет, сегодня вечером лучше не надо, сегодня вечером мы уютно посидим, сытно поужинаем… Что у вас, кстати, на ужин?

– Жареная картошка, – отвечает Пиннеберг. – И копченая селедка.

– А из напитков?

– Чай, – говорит Пиннеберг.

– С ромом?

– Моя жена спиртное не употребляет.

– Точно! Она же кормит. Вот тебе и брак. Жена не пьет, и я за компанию не пью. Бедняга Пиннеберг!

– Да я и сам чай с ромом не люблю.

– Это вам так кажется, потому что вы в браке; были бы холостяком, любили бы. У женатых свои иллюзии. Только не надо, не спорьте, я в этом разбираюсь, поэтому никогда и не женился! Когда я жил с женщиной и вдруг начинались такие явления, как ром без чая…

– Ром без чая, – серьезно повторяет Пиннеберг.

Его собеседник ничего не замечает:

– Да, вот именно такие, – я тут же рвал с ней отношения, рвал раз и навсегда, даже если мне это давалось нелегко. Так, говорите, жареная картошка, селедка…

– Копченая.

– Копченая селедка и чай… Знаете что, Пиннеберг, забегу-ка я по-быстрому в магазин. Это последний, обещаю…

И Яхман исчезает в продуктовом.

Когда он возвращается, Пиннеберг с нажимом говорит:

– Послушайте меня, герр Яхман…

– Да? – отзывается он. – Кстати, не стесняйтесь, можете спокойно донести один пакет…

– Давайте сюда… Так вот: Малышу три месяца. Он пока ничего не видит, не слышит, ни во что не играет…

– К чему вы мне это говорите?

– Если вам вдруг придет в голову забежать в магазин игрушек и купить моему сыну плюшевого медведя или железную дорогу, я вас под дверью дожидаться не стану.

– Магазин игрушек, – мечтательно тянет Яхман. – Медведь… Железная дорога… Что вы за отец, такое говорить! А по пути будет магазин игрушек?

Пиннеберг начинает хохотать.

– И нечего смеяться! Кстати, как насчет хороших сигар? У вас дома есть?

– Я сейчас от вас сбегу, герр Яхман, – говорит Пиннеберг.

– М-да, – тяжело вздыхает Яхман. – Все-таки вы и впрямь странный человек, Пиннеберг. Говорю вам как в некотором смысле ваш отец…

Незваный жилец.

Трогательные питательные вещи

Они здороваются, Овечка и Яхман, и Яхман считает своим долгом на миг склониться над кроваткой, после чего с некоторой беспомощностью в голосе говорит:

– Ребенок у вас, конечно, невыразимо красивый.

– Весь в мать, – произносит Овечка.

– Весь в мать, – соглашается Яхман.

Потом Яхман