Что же дальше, маленький человек? - Ганс Фаллада

– Не стоило, герр Яхман…

Они поели и выпили (только чаю, но ели не жареную картошку с селедкой), а потом Яхман откидывается на спинку стула и добродушно объявляет:

– Ну что ж, а теперь самое прекрасное – сигара!

На что Овечка с небывалой энергичностью возражает:

– Увы, никаких сигар, у нас из-за Малыша не курят.

– Серьезно? – изумляется Яхман.

– Абсолютно серьезно, – решительно отвечает Овечка. Но, когда Хольгер Яхман тяжело вздыхает, добавляет: – Можете сделать, как мой муж: выйдите за дверь, на крышу кинозала, и там дымите вволю. Я вам свечку вынесу.

– Так и сделаем, – тут же соглашается Яхман. И вот уже они вдвоем расхаживают туда-сюда по крыше кинозала – Пиннеберг с сигаретой и Яхман с сигарой. И оба молчат. На полу стоит маленькая свечка, и ее слабое мерцание не добирается до пыльных перекрытий потолка.

Туда-сюда. Туда-сюда. В полном молчании.

Поскольку сигарета догорает быстрее сигары, Пиннеберг успевает проскользнуть к Овечке и обсудить с ней это необычайное вторжение.

– Что он тебе сказал? – спрашивает Овечка.

– Вообще ничего. Просто увязался со мной.

– Вы случайно встретились?

– Не знаю. Похоже, он меня поджидал. Но точно не уверен.

– Сплошные загадки, – констатирует Овечка.

– Вот уж точно. Похоже, он убежден, что за ним следит какой-то тип с седыми волосами.

– Зачем следит?

– Полагаю, это полицейский. И с матерью он разругался. Возможно, одно с другим как-то связано. Эти их темные делишки…

– Да уж, – соглашается Овечка. – Больше он ничего не сказал?

– Сказал. Что завтра вечером хочет пойти с нами в кино.

– Завтра вечером? Он что, собирается остаться у нас? Ему же негде здесь спать! Лишней кровати у нас нет, а на диване он не поместится.

– Разумеется, негде. Но что, если он просто откажется уходить?

– Через полчаса, – решительно говорит Овечка, – мне кормить Малыша. И если ты ему этого не сказал, то скажу я!

– Вот и скажи. Он тогда уйдет.

– Было бы, конечно, правильнее, если бы сказал ты… И вообще, иди-ка ты уже к нему. Не очень красиво так долго отсутствовать.

– Что за напасть, – вздыхает Пиннеберг и снова идет к гостю, меряющему шагами крышу кинозала.

Через некоторое время, тщательно раздавив окурок, Хольгер Яхман с тяжелым вздохом произносит:

– Иногда хорошо поразмышлять в тишине. Обычно я, конечно, тараторю без умолку, но порой на четверть часа погрузиться в свои мысли – это прекрасно.

– Издеваетесь, да? – хмурится Пиннеберг.

– Вовсе нет, – отзывается его собеседник. – Вовсе нет. Я вот ходил и вспоминал, как был ребенком…

– И что? – любопытствует Пиннеберг.

– Да сам не пойму, – мнется Яхман. – Мне кажется, тогда я был совсем другим. – Он присвистывает. – Эх, наломал же я в жизни дров… Обычно я ужасно самоуверен, знаете, я ведь лакеем начинал, но иногда берут сомнения: а вдруг я жил неправильно?

Пиннеберг молчит.

Исполин вздыхает:

– Да что теперь говорить, толку-то, тут вы совершенно правы. Не пора ли нам вернуться к вашей юной супруге?

И они возвращаются, и Яхман в прекрасном настроении тут же снова заводит свою шарманку:

– Надо сказать, фрау Пиннеберг, это самая сумасшедшая квартира, какую я видел. А я-то уж чего только не повидал, где только не бывал – но чтобы так нелепо и так уютно… Уму непостижимо, как жилищная инспекция это разрешает.

– А она и не разрешает, – отвечает Пиннеберг. – Мы живем тут нелегально.

– Нелегально?

– Ну да, ведь по документам это никакая не квартира, а склад. И что мы здесь живем, знает только человек, который этот склад арендует. Официально мы живем у столяра дальше по улице.

– Так-так, – тянет Яхман. – И никто, даже полиция, не в курсе, что вы здесь живете?

– Никто, – твердо отвечает Пиннеберг.

– А как же почта?

– Мы отправляем письма через столяра, а если нам что-то приходит, он сам вызывает жену. Но нам и переписываться-то не с кем.

– Прекрасно, – бормочет Яхман. – Просто прекрасно! – И окидывает квартиру нежным взором.

– Герр Яхман, – говорит Овечка немного резко, – я сейчас буду укладывать ребенка, мне надо его покормить…

– Прекрасно, – ласково повторяет герр Яхман. – Я вам не помешаю… И давайте сразу после этого ляжем спать. Я устал. Пока притащу подушек и стульев, обустрою себе местечко на диване. Вы же не будете возражать?

Супруги Пиннеберг переглядываются. Губы у обоих подрагивают, потом Пиннеберг отворачивается, отходит к окну и барабанит по стеклу, подергивая плечами. А Овечка говорит:

– Даже не думайте! Я сама приготовлю вам постель.

– Вот и славно, барышня, – говорит Яхман. – Тогда полюбуюсь, как вы кормите. Всегда хотел узнать, как это выглядит, но в моей безалаберной жизни никогда не представлялось такой возможности.

Сердито и решительно Овечка достает сына из кроватки и начинает его распеленывать.

– Подойдите поближе, герр Яхман, – говорит она. – Тогда точно ничего не пропустите.

Малыш заливается плачем.

– Вот смотрите, это пеленки. Они плохо пахнут.

– Меня этим не напугать, – говорит Яхман. – Я был на фронте, и еще никому и ничем не удавалось отбить у меня аппетит.

Плечи у Овечки опускаются.

– Ничем вас не проймешь, герр Яхман, – говорит она. – Смотрите, сейчас мы намажем ему попку оливковым маслом – прекрасным, чистым оливковым маслом…

– Это еще зачем?

– Чтобы не было опрелостей. У моего сына еще никогда опрелостей не было.

– У моего сына никогда не было опрелостей, – мечтательно повторяет Яхман. – Боже, как чудесно это звучит! Мой сын никогда не лгал. Мой сын никогда меня не огорчал. Как ловко вы управляетесь с пеленками – просто чудо! Да, это либо дано, либо нет. Вы прирожденная мать…

Овечка смеется:

– Не болтайте ерунды. Спросите у мужа, как мы в первый день мучились. Вот так, а теперь на секунду отвернитесь.

Яхман послушно отходит к окну и смотрит на безмолвный ночной сад, где только ветви тихонько покачиваются. («Как будто деревья переговариваются между собой, правда, Пиннеберг?») Овечка снимает платье, спускает лямки комбинации с плеч. Накидывает халат, берет ребенка и прикладывает его к груди.

В тот же миг он прекращает кричать, с глубоким вздохом, еще наполовину всхлипом, хватает губами сосок и принимается за еду. Овечка смотрит на сына, и мужчины, заинтригованные глубокой тишиной, воцарившейся в комнате, оборачиваются и молча смотрят на мать с ребенком.

Но молчат они недолго – Яхман говорит:

– Конечно, я все сделал не так, Пиннеберг. Все эти трогательные простые вещи. Простые питательные вещи… – Он стучит пальцем по виску. – Старый осел! Старый осел!

А потом все четверо укладываются спать.

Яхман оказывается изобретателем, а маленький человек – королем. Зато мы вместе!

Утром Пиннебергу надо на работу. Они с Овечкой тихо встают, стараясь не разбудить Яхмана. Тот в самом деле продолжает спать, ну или делает вид, что спит, потому что, когда Пиннеберг вылетает за дверь – выходит он, конечно, впритык, – Яхман кричит ему вслед:

– Так значит, сегодня вечером ровно в восемь!

Пиннеберг в растрепанных чувствах стоит среди брюк, костюмов и пальто. Испытание для молодого мужа – приютить такого гостя, когда живешь в крохотной квартирке, состоящей, по сути, из одной комнаты. Он не может забыть, как Яхман вломился к ним посреди ночи в тот раз, когда принес деньги за квартиру, и все искал Овечкину кровать.

Ну допустим, тогда он напился, а вчера вечером вел себя совершенно иначе, был очень любезен, немного сентиментален (все-таки что-то у него стряслось), однако верить ему все равно нельзя, а доверять тем более. Вчера Пиннеберг в очередной раз убедился, что ни одно слово Яхмана не стоит принимать за чистую монету, он все время врет, просто потому, что вранье доставляет ему удовольствие, и возможно, с тем седым толстяком он его и впрямь просто разыграл.

Но тогда почему бы ему не съехать в гостиницу? Денег у него достаточно. Неужели прячется?

Повезло, что рядом с ним теперь Овечка. С Овечкой Яхман старается быть деликатнее, да она и сама себя в обиду не даст. Но вот