Что же дальше, маленький человек? - Ганс Фаллада

Берите пример с ваших коллег из Штатов – они вечером так же бодры, как и утром. Keep smiling. Знаете, что это значит? Всегда улыбайтесь! Никакой усталости, покупатель не станет слушать продавца, у которого усталый вид…

Он шествует дальше, а Пиннеберг только и думает: «По морде! По морде бы тебе съездить, скотина!» А сам расшаркивается, изображая американскую улыбку, и уверенности снова как не бывало.

И это он еще на неплохом счету. Кое-кого из продавцов уже вызывали в отдел кадров – одних предупредили, других взбодрили, кого как.

– Ну все, первую клизму вставили, – говорили про таких. – Скоро отмучается.

Потому что страх после этого становится еще сильнее, продавец знает, что осталось еще два предупреждения, а потом все: безработица, безденежье, пособие. Конец.

Пиннеберга на ковер пока не вызывали, но без Хайльбутта он бы уже давно там оказался, Хайльбутт – это крепость, Хайльбутта ничем не проймешь, Хайльбутт, не стесняясь, говорит герру Йенеке:

– Может, на собственном примере покажете мне, как надо продавать?

Герр Йенеке отвечает:

– Попрошу выбирать тон, герр Хайльбутт, – и удаляется.

Он вообще почти ничего не продает, это ниже его достоинства с тех пор, как он подружился с герром Шпаннфуссом.

И вот однажды Хайльбутт пропадает. То есть с утра он приходит, даже успевает что-то продать, но в середине прекрасного апрельского дня, солнечного и теплого, внезапно исчезает, и никто не знает куда.

Правда, Йенеке, похоже, знает, так как не ищет Хайльбутта и никого о нем не спрашивает. И Кесслер, видимо, тоже знает, так как спрашивает у всех по десять раз и так навязчиво, так агрессивно, что всякий поймет: случилось что-то важное.

– А вы тоже не знаете, куда запропастился ваш приятель Хайльбутт? – интересуется он у Пиннеберга.

– Заболел, – бурчит Пиннеберг.

– Вот так так! Не хотелось бы мне подцепить такую болезнь! – ликует Кесслер.

– Почему? Что вам известно? – спрашивает Пиннеберг.

– Мне? Совершенно ничего. Что мне может быть известно?

– Ну как же, вы сами говорите…

Кесслер оскорблен до глубины души.

– Ничего я не знаю! Слышал только, что его вызывали в отдел кадров… Получил расчет, понимаете ли!

– Чушь, – говорит Пиннеберг и довольно отчетливо бубнит ему вслед: – Идиот!

Какой еще расчет, зачем увольнять лучшего продавца? Ерунда какая-то. Кого угодно, но не Хайльбутта.

На следующий день от Хайльбутта по-прежнему ни слуху ни духу.

– Если завтра он не появится, вечером после работы я пойду к нему, – сообщает Пиннеберг Овечке.

– Да, так будет правильно, – говорит она.

А наутро он узнает подробности. Сам герр Йенеке снисходит до объяснений.

– Вы же были дружны с этим… Хайльбуттом?

– И сейчас дружен, – с вызовом отвечает Пиннеберг.

– Вот как. А о его специфических увлечениях вам известно?

– Специфических?

– Ну, нудизм и все такое?

– Да, – помешкав, отвечает Пиннеберг, – он мне как-то об этом рассказывал. Общество культуры свободного тела или что-то в этом роде…

– Вы тоже в нем состоите?

– Я? Нет.

– Ну да, вам ни к чему, вы человек женатый. – Герр Йенеке делает паузу. – Да, словом, нам пришлось его уволить, вашего друга Хайльбутта. Он замешан в безобразной истории.

– Что? – горячится Пиннеберг. – Быть того не может!

Герр Йенеке только улыбается.

– Эх, Пиннеберг, плохо вы разбираетесь в людях. Это видно и по вашему общению с покупателями. – И наконец поясняет: – Безобразная история… Герр Хайльбутт допустил, чтобы его фотографии в голом виде продавались на каждом углу.

– Но как? – недоумевает Пиннеберг.

Быть того не может! В конце концов, он коренной берлинец, но в жизни не видел, чтобы на улице торговали фотографиями обнаженных мужчин.

– А вот так, – говорит герр Йенеке. – Тот факт, что вы защищаете друга, делает вам честь. Хотя ваше знание человеческой натуры оставляет желать лучшего.

– Я все равно не понимаю, – упорствует Пиннеберг. – Фотографии в голом виде? На каждом углу?

– Разумеется, мы не можем держать в штате продавца, чьи снимки в обнаженном виде могли попасть в руки нашим покупателям, а возможно, даже покупательницам. Ни в коем случае! С его-то запоминающимся лицом!

И герр Йенеке удаляется, напоследок дружелюбно улыбнувшись Пиннебергу – он как бы даже подбадривает его, насколько это позволяет разделяющая их дистанция.

– Ну что, получили разъяснения про вашего Хайльбутта? Изрядная скотина, я-то его на дух не выносил, пустозвона…

– А мне он всегда нравился, – чеканит Пиннеберг. – И если вы еще раз посмеете в моем присутствии…

Нет, Кесслер не имеет возможности сунуть Пиннебергу под нос злополучную фотографию, хотя дорого бы дал, чтобы полюбоваться, как тот изменится в лице. Пиннеберг увидит ее позже, ближе к полудню. Новость о Хайльбутте потрясла не только отдел мужского платья – она выплеснулась за его пределы, продавщицы шелковых чулок справа и галантереи слева только об этом и судачат, и снимок ходит по рукам.

Попадает он и к Пиннебергу, который все утро ломал голову над тем, почему Хайльбутт разрешил торговать собственными снимками на каждом углу. Оказывается, дело обстоит не совсем так, как он понял. Герр Йенеке сказал правду, но не всю: речь о журнале, одном из тех, которые то ли пропагандируют естественность, то ли потакают любителям клубнички.

На обложке журнала, в овальной рамке, красуется прекрасно узнаваемый Хайльбутт – он стоит у дерева, протянув руки к цветущей ветке. Превосходный любительский снимок, и запечатленный на нем человек, позирующий в чем мать родила, без сомнения, сложен превосходно.

Конечно, для молоденьких продавщиц это очень пикантно, некоторые из них были тайно влюблены в Хайльбутта, а теперь – вот он, безо всяких покровов, любуйся не хочу. Несомненно, он никого не разочаровал. Но подобный поворот…

– Да кто вообще покупает такие журналы? – спрашивает Пиннеберг Лаша. – И почему за это нужно увольнять?

– Наверняка снова гад Кесслер разнюхал, – отвечает Лаш. – Журнал, во всяком случае, он притащил. И первым обо всем узнал.

– Похоже на него, – говорит Пиннеберг. – Всех приличных людей выгоняют, а этот клоп, при том что ничего не умеет, сидит себе как ни в чем не бывало…

– Ну, Хайльбутт, конечно, свалял дурака. Не ожидал от него такого. Но вы эти мои слова не передавайте, когда к нему пойдете. Скажите, что я очень ему сочувствую. Вы же к нему пойдете?

Да, Пиннеберг пойдет, но не сегодня вечером. Сначала надо обсудить это с Овечкой. Пиннеберг слегка обескуражен, дружба дружбой, но история, как ни крути, щекотливая, поэтому он покупает номер журнала и приносит Овечке для наглядности.

– Конечно, ты должен к нему сходить, – говорит она. – И никому не позволяй сквернословить о нем в твоем присутствии, слышишь?

– Как он тебе? Что скажешь? – напряженно спрашивает Пиннеберг.

Да, он немного завидует этому безупречному телу.

– Сложен хорошо, – отвечает фрау Пиннеберг. – У тебя вот уже пузико наметилось. И руки, и ноги у тебя не такие точеные, как у него.

Пиннеберг в полной растерянности.

– Что ты имеешь в виду? По-моему, он выглядит просто потрясающе. Ты могла бы в него влюбиться?

Овечка бросает взгляд на фотографию.

– Вряд ли. Смугловат для меня. Да и потом… – Она с улыбкой виснет у милого на шее. – Я все еще влюблена в тебя!

– Все еще? – переспрашивает он. – Точно?

– Все еще, – отвечает ему жена. – Совершенно точно.

Следующим вечером Пиннеберг все-таки идет к Хайльбутту. Тот нимало не смущается.

– Ты уже все знаешь, Пиннеберг? Они, конечно, сами себе подложили свинью, уволив меня одним днем. Я уже направил жалобу в трудовую инспекцию.

– Думаешь, там встанут на твою сторону?

– Сто процентов. Правда была бы на моей стороне, даже если бы я дал разрешение на публикацию фото. Но я могу доказать, что оно опубликовано без моего согласия, а значит, с меня и взятки гладки.

– Ну хорошо, а дальше что? Выплатят тебе зарплату за три месяца, и ты останешься безработным.

– Дорогой мой Пиннеберг, уж что-нибудь я найду, а если не найду, то открою свое дело. Я не пропаду. На бирже околачиваться не собираюсь.

– В этом я не сомневаюсь! Возьмешь меня к себе, если у тебя будет большой магазин?

– Разумеется,