За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

– Хорошо, если так! – вырвалось у леди Саммерхей, однако, посмотрев на сына повнимательнее, она поняла, что еще немного – и он закроет от нее свое сердце. Чувствуя, как снова накатывает горькая волна обманутых надежд, леди Саммерхей холодно произнесла: – Вы намерены жить вместе, не скрываясь?

– Да. Если она согласится.

– Ты еще не знаешь?

– Скоро узнаю.

Леди Саммерхей поднялась, книга о грезах соскользнула с ее колен и с глухим стуком упала на пол. Она подошла к камину и остановилась там, глядя на сына. Брайан изменился. Куда подевалась его веселость? Она видела перед собой чужое лицо. Леди Саммерхей однажды уже видела это выражение: как-то раз в Уидрингтоне, в парке, Брайан разозлился на непослушного пони и проскакал мимо нее, откинувшись в седле, так что кудри его торчали во все стороны, как у бесенка.

– Вряд ли ты ожидал, что я благосклонно восприму твое признание, Брайан, даже если она действительно такова, как ты говоришь, – с горечью сказала леди Саммерхей. – К тому же о ней всякое говорят…

– Дорогая мама, чем больше народу будет настроено против нее, тем крепче станет моя любовь. Это очевидно.

Леди Саммерхей вздохнула:

– Что предпримет этот мужчина? Я однажды слышала его игру.

– Не знаю. Возможно, ничего. Морально или юридически его нельзя привлечь к суду. Я лишь молюсь, чтобы он сам подал на развод, представив мне возможность жениться на ней. Но Джип говорит, что муж не станет этого делать.

– Джип? Вот как ее зовут? – пробормотала леди Саммерхей. Ее вдруг охватило внезапное, почти отчаянное желание увидеть ее, и отнюдь не из добрых побуждений. – Приведешь ее ко мне? Я буду в доме одна до среды.

– Я спрошу, но вряд ли она согласится. – Брайан отвернулся. – Мама, она просто прелесть!

Губы леди Саммерхей скривились в кислой улыбке. Кто бы сомневался! Мальчика посетила сама богиня Афродита! Да, Афродита! Но что будет потом?

– А майор Уинтон знает? – спросила она уныло.

– Да.

– Что он об этом говорит?

– Говорит? О чем тут говорить? Что с твоей точки зрения, что с его – дело, конечно, дрянь.

Леди Саммерхей воспрянула духом, ворота шлюза раскрылись настежь, и наружу хлынул поток слов:

– Ах, милый мой, не мог ли бы ты остановиться? Я не раз видела, как такие увлечения доводили до беды. Наши законы и приличия не случайно так строги в этом вопросе – можешь мне поверить! Опыт свидетельствует, что их давление ужасно велико. И только в самых исключительных обстоятельствах самым исключительным людям удается добиться своего. Ты сейчас, возможно, думаешь, что тебе это не повредит, но ты увидишь сам – страшно повредит. Ты не писатель и не художник, чтобы уехать куда глаза глядят, хоть в пустыню, и там заниматься своим творчеством. Твоя работа – в Лондоне, вся твоя карьера привязана к обществу. Хорошенько подумай, прежде чем восставать против него! Ты можешь сколько угодно повторять, что твой роман никого не касается, но быстро увидишь, Брайан, что это не так. И что в итоге? Сможешь ли ты сделать ее счастливой?

Выражение на лице сына заставило ее замолчать. Оно словно говорило: «Я покинул твой мир. Обсуждай это с другими, подобными тебе; мне же до него нет никакого дела».

– Ты все еще не понимаешь, мама. Я предан ей, предан всей душой, для меня, кроме нее, ничего не существует.

– Сколько будет продолжаться это наваждение, Брайан? Тебя словно околдовали.

– Нет, не околдовали, – порывисто ответил Саммерхей-младший. – Я говорю как есть. До свидания! – И направился к двери.

– Даже на ужин не останешься?

Но он уже вышел за дверь. Раздражение, тревога и уныние разом охватили леди Саммерхей. Какой жестокий удар! Она села ужинать в грустном, тоскливом одиночестве. Рядом с тарелкой лежала раскрытая книга о грезах, и леди Саммерхей смотрела в нее, не различая ни строчки.

Брайан сразу же отправился к себе. В ранних осенних сумерках зажигались фонари, порывистый свежий ветер срывал с платанов последние желтые листья. В этот час краски города растворяются в вечерней синеве, дневные резкие контуры смягчаются, темнеют, принимают загадочный вид, и тяготы, нависающие над людьми, деревьями и домами, уносятся прочь на крыльях иллюзии, вступающей в свои права; в этот час в человеке просыпается поэт, но в ушах Саммерхея по-прежнему звучало материнское восклицание: «Ах, Брайан!» – и он впервые ясно ощутил, что противостоит один всему свету. В лицах встречных прохожих, казалось, уже произошла перемена. Ничто больше не будет простым и естественным, а ведь он принадлежал к классу, для которого все в жизни было просто и естественно. Возможно, он пока не до конца это осознал, однако уже начал, как говорят сиделки у ложа больного, реагировать, как не могут не реагировать те, кто вынужден защищаться от нападок общества.

Вставив ключ в замок, он вспомнил, с каким ощущением впервые открывал дверь своего дома для Джип – наполовину украдкой, наполовину с вызовом всему миру. Теперь на вызов придется отвечать постоянно. Старый порядок вещей закончился! Растопив камин в гостиной, Саммерхей начал выдвигать ящики, разбирать бумаги, жечь ненужное. Он проработал несколько часов, составляя списки, укладывая документы и фотографии, а покончив наконец с делами, налил себе крепкого виски с содовой и присел с сигаретой. Теперь, когда в комнате наступил покой, Джип опять как будто заполнила ее своим присутствием. Закрыв глаза, он вновь увидел ее образ у очага, где она стояла перед уходом, повернув к нему лицо и бормоча: «Теперь, когда уверился в моей любви, ты ведь не перестанешь меня любить, правда?» Перестать ее любить! Чем больше она любила его, тем сильнее будет его собственная любовь. И Брайан воскликнул во весь голос:

– Видит бог, не перестану!

Услышав столь горячую клятву в столь поздний час, дряхлый скотч-терьер Оссиан вышел из своего угла и ткнулся длинной черной мордой в руку хозяина.

– Иди сюда, Осси! Молодчина, Осс.

Ощущая приятное тепло черного собачьего тела под боком, Саммерхей задремал перед камином, в котором тлели обуглившиеся остатки его прошлого.

Глава 11

Даже не оборачиваясь, Джип спиной ощущала, что Брайан стоит на том месте, где они расстались, и провожает ее взглядом до дома на Бери-стрит. Сила ее чувства захватила ее врасплох, словно купальщицу, вдруг потерявшую дно под ногами и неотвратимо уносимую течением от берега. Вот только вместо моря она купалась в блаженстве.

Джип вторую ночь подряд не могла толком заснуть, слушая, как бьют часы в Сент-Джеймсе и басовито