В начале было Слово – в конце будет Цифра - Маргарита Симоновна Симоньян

баржи с лесом для постройки тюрем и монастырей (впрочем, чаще всего, тюрьмы и были монастырями, а монастыри – тюрьмами), но ведь в последние времена не то что пророк, а даже просто верующий человек на все Соловки остался один, раб Божий Савватий, и некому ему ничего ни переправить, ни сплавить, пока не очнется другой – и именно в ту минуту, когда Савватий расскажет об этом, вдруг заворочается Альфа Омега и, не открывая глаз, произнесет:

– Иду исполнить волю твою, Боже!

Машенька испуганно бросится к лавке и увидит, что Альфа Омегу перестало бить в лихорадке, и Савватий, не глядя, а только улыбаясь в белую бороду, подтвердит:

– Гля-ка, уж и колотье-то прошло у него, Господу благодарение!

Несмотря на сопротивление прижимистой ящерицы, Савватий покажет Машеньке клеть: берестяные бочонки меда, вяленную на ветру треску, сушеные подберезовики, мелкую ячневую крупу – скромные припасы монаха (по меркам Машеньки, абсолютно шикардосные). Он научит Машеньку сгребать угли в печной загнет, стряпать в широком глиняном горшке жидкую заспу и из ложечки кормить Альфа Омегу, которому – успокоит Савватий – просто нужно хорошенечко выспаться.

– А потом он проснется – и попросит исти. А у меня и рыбка, и медок припасен ему на верхосытку.

– На десерт то есть, – закатит глаза Жиж.

– Откуда вы знаете, что он проснется и попросит есть?

– Охти-мнеченки! Тебя вроде Маша величают, а не Фома! – вздохнет Савватий и расскажет Машеньке про Апостола Фому, по прозвищу Неверующий, который был – как и все, почитай, Апостолы – простым рыбаком, нищим и телом, и духом, еще и с двумя сросшимися пальцами, а Христос открыл ему истину, и усадил рядом с собой на тайной вечере, и сам ему даже ноги мыл, а когда пришло время Христу умереть и воскреснуть, Фома осмелился усомниться, и язык у него повернулся сказать: «Пока не вложу перста моего в раны от гвоздей – не поверю», и тогда Христу пришлось снова явиться и позволить Фоме засунуть палец в его раны, – здесь Савватий нахмурится так, что заходят седые перья над желваками, всем своим видом показывая, что Христос все-таки очень добрый, слишком добрый, сам бы Савватий этого Фому своими руками бы, – но тут же монах возьмет себя в эти самые руки:

– А впрочем, и он был истовый праведник, в Индии проповедовал. Там его и предали ученики, как Христа, и казнили, как их всех, почитай.

– Как же я почитаю, если я читать не умею? – опять ничего не поймет Машенька.

Савватий только всплеснет руками, а ящерица презрительно фыркнет и закатит глаза.

Обложив раны Альфа Омеги свежим капустным листом и медовой оттяжкой, Машенька и Савватий будут снова садиться за азбуку, и Савватий, тыча в оглавление Большой Советской Энциклопедии, будет читать то, что в ней не могло быть написано:

– Энто вот Лэ. Лето Господне. Скоро грядет, скоро – сама увидишь! – он улыбнется, глядя на закопченный потолок черной лачуги и перелистнет страницы энциклопедии. – Энто вот Ы.

– Эту букву я знаю! – захлопает в ладони Машенька. – ИЯ она бесит. Оно злится, что в русском языке нет слов на букву «ы».

– А куда ж они подевались, слова-то? Помню я, было такое слово – ыжлость. Вишь, вон ижло, – Савватий укажет на дрожащий за открытой дверью в рассветных лучах куст вороники. – Вишь, как трусится – потому что трусливый. Эдак все свои плоды растеряет. А энти плоды могли бы пойти на пользу ближнему, вылечить его хвори. Вот поэтому нельзя впадать в ыжлость.

– Ыжлость – это уныние, – лениво пояснит ящерица.

Но не так просто покажется Машеньке не впадать в ыжлость, глядя, как корчится на сосновой лавке Альфа Омега, как он стонет, мучимый то ли заживающими ранами, то ли оживающими воспоминаниями, которых Машенька будет только пугаться, и однажды она возьмет Альфа Омегу за руку, а он вдруг откроет глаза и ясно прикажет:

– Не прикасайся ко мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему.

Машенька отпрянет, и Альфа Омега снова провалится в марево, в котором будет такая же златокудрая девушка, и он скажет ей то же самое, только та, в отличие от этой, поймет.

– Что это с ним? – испуганно спросит Машенька.

– Ничего, ничего, он выздоравливает, – скажет Савватий, и его древние глаза воссияют.

На рассвете, взвалив за плечи берестяной короб, рассовав по щелям подрясника плоские поплавки, вырезанные из толстого елового корня, Савватий будет уходить посолонь вдоль бережины то ли в лес, то ли к морю, приговаривая: «Пойду моху надергаю», – или: «Пойду забродить», – и ящерка с видимым неудовольствием, вытянув хвост, будет отправляться с ним, вскарабкавшись на берестяной короб. Сколько бы ни поймал Савватий, возвращаться они всегда будут лишь с одной рыбиной, и Машенька научится варить из семужьей головы жирную уху со ржаной мукой, но Савватий будет есть только похлебку из репы, по воскресеньям добавляя в нее ячмень и отвар из рыбьих костей.

– Зачем ты столько ловишь, дедушка, если домой приносишь только одну – и ту сам не ешь.

– Дык рыбу я в Церкве кажжен ден оставляю, для рыбаков, что на водорослеловецких галерах пашут. У них-то самих одна водоросля ловится, а настоящая рыба, как они думают, в Белом море давно уж не водится. Вот приходят они в Божью Церкву, видят рыбу мою – и веруют в чудо.

– Ты их обманываешь, получается? Альфа Омега говорит, что вранье уменьшает количество веры во Вселенной.

– Вовсе не обманываю, деушка. Рази ж это и в самом деле не чудо, что у меня кажжен ден полные сети, а у рыбаков – одна водоросля?

Перед сном Савватий будет протирать Альфа Омегу освященным отваром из Божьего дерева, которое так называлось во времена Василия Темного, а потом стало называться полынью, и однажды, на ровном месте споткнувшись (хотя сроду не спотыкался даже на неровном), выплеснет целый ушат Божьего отвара на руки Машеньки, от чего ее чипы заискрят, зашипят и потухнут, и она закричит, задыхаясь от ужаса, а Савватий скажет:

– Охти-мнеченьки, поломались! Ну, и ничего, деушка, так даже лучше.

И Машенька, посмотрев на свои абрикосовые ладони, удивительно быстро согласится, что, действительно, так даже лучше.

По вечерам они вместе будут плести корзины для рыбаков, или латать сеть длинной иглой, или толочь в деревянной ступе снадобья из собранных Савватием трав, а раз в неделю Савватий будет устраивать генеральную уборку лачуги, приговаривая: «Сегодня у нас суббота, сегодня избомытье», – и однажды, вынеся сор из избы, взглянет на небо и скажет:

– Вот жаворонок, радостных дней утеха! Значит, скоро Пасха. У Господа все вовремя. А на Пасху мы с тобой, деушка, курник