В начале было Слово – в конце будет Цифра - Маргарита Симоновна Симоньян

Всхлипывая, мысленно жаловался Тиберий этой первой встречной, – а ведь и правда она была первой когда-либо встреченной им христианкой, – как император заставил его жениться на той самой дочери, рожденной императорской нелюбимой женой, хотя Тиберий давно уже был женат на любимой. Но император велел им развестись и запретил даже видеться, и пришлось Тиберию покориться и много лет терпеть измены грязной развратницы, известные всему Риму, кроме отца, и отец отвернулся от нее только тогда, когда она задумала убить его самого, а отцеубийц по римским законам зашивали в мешок с собакой, змеей и петухом и бросали в Тибр.

Но все это были мелочи, шершавости биографии. Настоящее-то отчаяние в том, что это, выходит, он, Тиберий, виноват в казни Господа – ведь Христа казнили в его империи, в его провинции, и казнь подписал его любимый наместник, его волей и его именем. А значит: Иисуса Христа прибил к кресту именно он – Тиберий Юлий Цезарь Август, проклятый во веки веков, и нести ему этот крест до скончания дней человеческих.

Проснувшись, Тиберий почувствовал лихорадку, но не стал звать ни врачевателей, ни рабынь, не стал даже умывать руки, а отправился прямиком в сенат, чтобы объявить о своем решении: назначить Христа одним из римских богов.

Но сенаторы напомнили императору, что любая кандидатура нового бога должна быть одобрена ими, сенаторами, и ими проголосована. Иисуса Христа они не проголосовали.

Все это император Тиберий никогда себе не простил и вспоминал об этом, когда, потеряв сознание, он был объявлен мертвым и сквозь обморок слышал, как чернь, узнавшая, что он умер, кричала: «Тиберия – в Тибр!» – а когда снова открыл глаза, преемник его, Калигула, в чьи планы не входило, чтобы Тиберий открывал глаза, задушил его ворохом его собственной шелковой дорогой одежды – таким образом, не позволив воскреснуть самому Тиберию.

– Я не сужу тебя… – пробормотал в этом сне Альфа Омега, и Машенька тогда услышала: – Не суди да не судим будешь.

А когда Савватий и Машенька проснулись в полночь в последнее воскресенье последнего года последних времен, Христос сидел за сосновым столом и читал засаленное и потрепанное Евангелие, то качая укоризненно головой, то чему-то посмеиваясь, будто удивляясь, что его ученики умудрились так разойтись в показаниях – хоть бы сверили прежде, чем путать людей. Именно тогда Он попросил, чтобы Ему дали поесть, и зеленая ящерка с высоты своей нетопленой печи взглянула на Него с молчаливым негодованием, и вдруг послышалось громкое блеяние, открылась прокопченная дверь, и в лачугу ввалилось обретшее потерянного пастуха овечье стадо, и тогда ящерка строго сказала Христу:

– Ваши заблудшие овцы? Получите и распишитесь!

34

И будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется.

Евангелие от Марка

С тех пор как явились тысячехвостые молнии, испепелившие то немногое, что оставили постояльцам свалки последние времена (включая телебункер с галетами и кока-колой), с тех пор как адскую саранчу затмили приплывшие на водорослеловецких галерах рогатые змеекрысы с парализующим ядом в деснах, Автономию Демократии охватила апатия. Возненавидев вечность, ностальгируя по вожделенной смерти, каждый будет, как справедливо сказал Иоанн, не холоден, не горяч, но тепл. Еще точнее – еле тепл.

Только те, кто был воскрешен недавно и сохранил остатки энергии первой, невечной жизни, продолжат кое-как барахтаться в жизни вечной, посреди кричащего бравого нового мира, слишком ясно помнящего времена, когда еще было кому и за что кричать браво.

Плотник, верный клятве Демократа, организует полевой лазарет и будет вести прием пациентов прямо в акриловой ванне, которую он простерилизует океаническим кипятком.

Бедолага Эйнштейн, монотонно роясь в смердящем хламе, все еще не оставит надежд откопать что-то полезное, но попадаться ему будет исключительно шикардосное (никогда не бывающее полезным). Держа в левой руке изумрудные запонки, а в правой – инкрустированный хумидор, он усядется на чемодан «Луи вуиттон» и продолжит пытать изможденного Прохора библейскими нестыковками.

– Позвольте поинтересоваться, как ваша религия относится к астрологии?

– Плохо. Бесовщина это, – глухо ответит Прохор.

– Ага! Позвольте еще уточнить, кто такие волхвы?

– Волхвы? Маги разные, чародеи.

– И астрологи, верно?

– Верно, – нехотя согласится Прохор.

– Ага! И они, маги, чародеи, астрологи, по звездам определили, что родился Христос. И даже точно нашли пещеру, где он родился, подарки ему принесли. В Евангелии так написано, верно?

– Ну, и что? – разозлится Прохор, не желая подтверждать, что наука, признаваемая бесовщиной, все-таки правильно указала время и место рождения Спасителя.

– Ничего, ничего, – хихикнет Эйнштейн. – Я просто уточняю. А вот еще вопросик. Иисус родился в Рождество, так? А воскрес в Пасху, так? Почему тогда Рождество всегда в один день, а Пасха – в разные? Человек родился, как положено, в один какой-то день, а умирает он каждый год в разные дни?

– Тогда был еще лунный календарь. Христос воскрес в первое воскресенье после первого полнолуния, следующего за весенним равноденствием. А полнолуния и равноденствия каждый год в разные дни. Решили так и оставить, – процедит Прохор.

– Кто решил?

– Первый Вселенский Собор христиан!

– Который прошел в четвертом веке? Когда и Христос давно умер, и ты сам, Прохор, давно умер? Выходит, это все придумали люди! Которые и Христа-то не видели никогда. А может, они напутали?! – хитренько спросит Эйнштейн.

– Люди много чего напутали. А нам теперь распутывать, – отзовется, тяжело разматывая водоросли, Иоанн.

– Святая макрель, как же вы задолбали! – ругнется Билл Гейтс.

– Хлебало завали, а то я тя ща разъерошу! – вдруг гаркнет Сэмэн. – Христос есть. Я украл его плащаницу! А то, шо там нет его ДНК, как раз и доказывает, шо он Бог!

Мадонна, застывшая у костра, даже не шелохнется от этих споров о том, был или не был ее единственный сын Спасителем и был ли он вообще. С тех пор, как Иоанн поведал ей, что Альфа Омега, научный руководитель Района, всеобщий любимец, которым она все эти годы лишь любовалась издалека, погруженная в двухтысячелетнюю печаль по первому сыну, это и есть ее первый сын, снова пришедший на землю в ее утробе, она впадет в тот же полуобморок, в котором пребывала остаток своей невечной жизни после Его распятия.

Да и у Сэмэна не останется сил ругаться с Гейтсом. После предательства старой шайки он из пластиковых обрезков и гимнастических обручей сколотит себе новую шайку – в прямом смысле слова – и будет дни напролет лежать в ней, как Диоген в своей бочке, уставившись в черное варево неба, и размышлять о том, что на месте Диогена