В начале было Слово – в конце будет Цифра - Маргарита Симоновна Симоньян

– Боже хвалы моей! Боже силы! Да воссияет Твое лицо!

Сэмэн, оторвавшись от созерцания мерзости неба, не сразу поймет, кто перед ним, и на всякий случай сверится с татуировкой у себя на груди.

– Таки шо ты на это скажешь, Алик? Иллюзия? Или совпадение? – спросит он Эйнштейна.

– Скажу, что при помощи совпадений Бог сохраняет анонимность, – скажет Эйнштейн и нащупает в кармане свою записную книжечку, чтобы записать в нее эту мысль.

В суматохе никто не обратит внимания на Прохора, который первым заметит, что, куда бы ни повернул свою голову Христос, над головой его расступается черно-бурое варево неба, и в воронку летит синий свет, а следы его ног на бетоне заполняются талой водой, и в ней проклевываются одуванчики.

– Благословенна Антиохия, благословенна Антиохия, – воскликнет Прохор, прославляя жадный торговый город, основанный за триста лет до Христа в месяце Артемисии в первом часу дня, когда восходило солнце, на месте лавровой рощи, выросшей там, где, по глупой легенде, Зевс превратил в лавровое дерево нимфу, давшую обед девства и изнасилованную Аполлоном, город, давно растерзанный халифами и крестоносцами, – благословляя его за то, что именно в этом городе впервые в истории человечества прозвучало гордое имя «Христианин».

35

«Не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него»

Евангелие от Матфея

День остынет молниеносно, устав носить тысячи молний над запытанной небом землей, вечная мерзлота опустится на Автономию, и только вокруг Христа будут так же буднично в талой воде проклевываться новые одуванчики, а сверху над ними будет струиться шелковая синева, как занавеска, отделяющая Христову поляну от смрада остальной Автономии. Иоанн – сам похожий на божий одуванчик в своем порыжевшем от ожидания ветхом хитоне – почтительно отойдет на расстояние вержения камня, не смея ни присесть у костра, ни заговорить, ни прикоснуться, и замрет, перебирая на ощупь скользкие четки просоленной ламинарии. Остальные тоже притихнут, рассудив, что надо же дать человеку пообщаться с матерью, тем более если он Бог, и каждый отползет в свою нору.

Мадонна присядет разжечь костер, с осторожной радостью отметив, что Машенька проворно взяла на себя заботы по их нехитрому хозяйству на свалке, собирая для поддержания огня вязанки пластиковых кукол, детских и взрослых бутылочек, коктейльных трубочек, упаковок и телефонных чехлов. Разглядывая в бликах огня новые черты сына, с каждой минутой все больше похожие на старые, давно сгладившиеся в памяти, Мадонна и не заметит, как над ним рассеивается черное варево и сгущается синева, и вокруг поднимают живые головки первые одуванчики будущего лета Господня.

– А помнишь, как ты сбежал от нас, когда мы возвращались из Иерусалима? Ох, как мы тебя искали! Потом кто-то нам подсказал, что ты в Храме раввинов поучаешь! Двенадцать лет ему, а он раввинов поучает! Я чуть с ума не сошла. Говорю тебе: «Как ты мог так с нами поступить, мы с отцом извелись, пока тебя искали!» А ты говоришь: «А я и был у своего Отца».

– Конечно, помню, мам. А ты разве не понимала, что искать меня нужно в Храме?

– Тогда еще не понимала. Тогда еще мне казалось, что, может, ангел, который сказал, что у меня родится сын Божий, мне просто приснился. Что это просто фантазии впечатлительной девочки, выросшей в Храме. Мне же было 13 лет… Я ведь и в самом конце не верила…

Мария вдруг встанет и отвернется, и голос ее задрожит. Она глубоко вдохнет, зажмурит глаза и сокрушенно прошепчет:

– Если ты был Его сыном, как Он мог так тебя мучить?

Христос поднимется, будто не расслышав этих последних слов матери, и мать невольно залюбуется, как он окреп, изменился за сорок дней у Савватия – сейчас его никак нельзя было бы перепутать с Джульеттой, курчавая бородка будет выдавать вполне зрелый, вовсе не юношеский возраст, и Матерь Божия найдет, что сын ее похож на возмужалого ангела.

Машенька, раскладывая на пластиковые тарелки нарытых Прохором дождевых червей, заметит неловкость, возникшую между Сыном и Матерью, и поспешит разрядить обстановку.

– Чему ты раввинов учил-то? – спросит она, захлопав ангоровыми ресницами.

– Я говорил им, что нет смысла есть по субботам одну фаршированную рыбу, потому что вы, видите ли, не смеете нарушить Закон выниманием костей, если по воскресеньям вы с костями жрете людей.

– Так и сказал? Ну ты даешь! Это они еще долго ждали, чтобы тебя распять! – Машенька тут же поймает испепеляющий взгляд Мадонны и осознает свою бестактность.

Глаза Девы Марии станут похожи на два дымчатых обсидиана, как если бы они одновременно засверкали от гнева и потускнели от горя, и она против воли вспомнит то, что две тысячи лет старалась не вспоминать: как Магдалина, пробравшись к ней в хижину, поведала ей, что Сына предал один из учеников и что Его будут судить и, скорее всего, казнят, потому что вот эти крики, которые слышны со стороны синагоги, и от базара, и от дворца, и от дома первосвященника, это, Мария, кричит весь праздничный Иерусалим, и кричит он: «Распни его!»

Накрывшись темными, до пят, покрывалами, они с Магдалиной тогда побежали к дворцу, где обосновался римский наместник Пилат со своей молодой женой Клавдией, годящейся ему в дочери, белой, как жасминовый цвет, и нежной, как жасминовый аромат, которая, когда ей было пятнадцать, в театре увидела в роли бесстрашного Прометея начинающего артиста Пилата, отказавшегося от уготованной ему династической карьеры всадника ради римских подмостков, и велела своим рабам внести носилки в амфитеатр, и сказала Пилату: «Клянусь быть твоей сладчайшей возлюбленной, хотя бы это заставило меня порвать со всем миром!» Со миром рвать не пришлось, Пилат покорно женился на Клавдии – а куда было деваться, когда она доводилось падчерицей императору Тиберию.

Мария и Магдалина знали, что Клавдия – единственная из всей знати Империи, кто не брезгует говорить с евреями и даже входить в их дома. В одном из этих домов, где жила семья начальника синагоги, Клавдия подружилась с его взрослой не по годам, единственной двенадцатилетней дочерью (еврейки рано взрослеют, тогда как сама Клавдия, природная римская патрицианка, будучи замужем, все еще размалевывала кукол), и вот эта дочь подхватила какой-то вирус, а перед вирусами бессильны даже начальники синагог – и умерла.

В Иерусалиме давно шушукались, что Клавдия лично пожаловала на отпевание, в окружении соседей, свирельщиков и певчих, но не все верили