Крейсер «Суворов» - Александр Ермак

закуску. Но вот, когда дело дошло до мытья посуды, Сергей сплоховал: не нашел воды, вернулся в кубрик с пустым чайником. В кубрике уже было тихо – «годки» дремали в шконках, все баки были убраны. Кроме одного.

Корыто, боясь гнева Беса, забрал у Воронка чайник и сам сходил за водой. Прошипел Сергею:

– Шкертуйся, «мышь»…

Воронок чувствовал справедливость недовольства Корыта, которому приходилось выполнять еще и чужие обязанности. Сергей решил, что он должен во что бы то ни было научиться добывать воду: и для бачкования, и для стирки, и для сдачи дневальства.

После ужина он безуспешно потоптался у камбуза. Потом, ни на что особо не надеясь, заглянул в баню. На его счастье, помещение оказалось открытым и из самого последнего душа удалось нацедить чайник нормальной пресной воды. Так что за ужином отбачковали нормально, и Корыто процедил сквозь зубы:

– Можешь, когда захочешь!

Убрали бак, и Сергей снова заступил дневальным. В эту смену было намного легче: корабль раскачивало волнами, и «годки» просто лежали на «шконках», не докапывались до молодых.

Воронок стоял у двери в коридор, упершись плечом в переборку. Когда в кубрике все окончательно угомонились, достал из рундука старые письма, которые успел получить в экипаже. Новые – по адресу корабля – еще не дошли. Опять и опять перечитывал почти выученные уже наизусть слова. Мать Алевтина писала: «Что тебе выслать? Тебя там не обижают? Хочешь, я займу денег и приеду?..»

Каждый раз, прочитывая это, Воронок пугался: что изменится, если мать Алевтина приедет? По рассказам товарищей он знал, что иногда родители навещают матросов. Обычно приезжают те, чьи дома находятся относительно недалеко. Поэтому считается, что не везет, когда рядом с родителями служишь: одно расстройство и для себя – близок локоть, а не укусишь, и для матерей с отцами, которые переживают, видя службу не по письмам, а воочию.

Сергей знал, что в таких случаях дают день отпуска, и хорошо представлял, как они могут провести это время вместе с матерью. Мать Алевтина накормит его домашними пирожками, и, может, даже водки купит. Будет делиться деревенскими новостями, а он… скупо рассказывать о своей «службе», больше молчать. Алевтина не убережет Сергея от Беса, Вильнюса, Жабы, Корыта, Потапа, Грифа, Кармана и еще десятков «годков», преследующих его на каждом шагу. И рассказать ей, показать «синяки» на фанере нельзя: расстроится, а ничего сделать не сможет. Даже если пожалуется командиру корабля, «большому заму» или особисту, то ничего не изменится. Раз Жаба – офицер, командир подразделения, – бьет своих матросов, значит, издевательства на крейсере – это нормально. Начальство постарается успокоить мать. А когда Алевтина уедет, Воронку достанется в хвост и в гриву за «разглашение» и от того же Жабы, и от Беса, и от Вильнюса…

Сергей вздохнул: конечно, обрадуется встрече с матерью, но как тяжело будет потом снова расставаться. В общем, он не видел резона в приезде Алевтины. Кроме прочего, не представлял, как она рассчитается за поездку. Билеты даже на поезд до Владивостока стоят недешево, не говоря уже об авиарейсах. Зарабатывает Алевтина, как доярка, немного. Если займет, то как потом отдавать?

Воронок, пожалуй, впервые за всю свою жизнь задумался о том, как живет, сводит концы с концами его мать. До службы, до своих нарядов по экипажу и кораблю ему просто в голову не приходило оценить, какая это не простая работа: мыть пол, окна, подметать во дворе. А еще он ел то, что готовила Алевтина, не копая картошку в огороде, не таская ведрами воду, чтобы поливать огурцы-помидоры. Воронок вспомнил и другое: когда надо было починить что-то в доме, то мать звала дядю. Бородатый мужик, совсем непохожий на родственника, приходил с другого конца деревни, недовольно чинил электрическую проводку, крыльцо или печь, потом выпивал выставленную матерью бутылку водки и пялился на ее бедра и грудь. Сергей глянул на свои исцарапанные руки. Ими теперь он и сам бы мог многое сделать по дому. Не заметил, как тихо произнес вслух:

– Алевтина…

Так мать звали бабка с дедом, которых он помнил очень смутно. Они умерли, когда он был совсем маленьким. Сергей повторял за ними:

– Алевтина, тащи дрова сюда! Алевтина, прибери тут! Алевтина, ставни закрой!..

Так и продолжил называть мать далее. Она откликалась, и сын никогда не задумывался, нравится ей или не нравится, что зовет ее просто по имени.

Воронок вздохнул: нельзя было допустить, чтобы Алевтина залезала в долги, приезжала, расстраивалась. Он решил, что будет писать домой только бодрые письма. Как только представится возможность, сфотографируется во флотской форме. Пошлет одну карточку матери, чтобы она всем в деревне показывала и гордилась им. Еще одну – Кольке, чтобы видел, какой Сергей – орел, и что держится тот сам без чьей-либо помощи. И Марине, конечно, он тоже вышлет фотографию. Она как раз просит в своем письме: «Ты же там сейчас такой красивый в форме, мой сильный, мужественный моряк…»

Марина писала про свой техникум и еще о том, что любит и ждет. Спрашивала: «Когда тебе дадут отпуск?» Сергей перечитал эти слова и пожал плечами – какой отпуск, он еще и полгода не отслужил. Потом вздохнул, добравшись до строк: «Жаль, что так далеко тебя забрали. Я бы приезжала к тебе на выходные». Он не хотел, чтобы мать или любимая девушка видели такое забитое «чмо». У Воронка опять выступили слезы, но в этот раз их некому было заметить.

Он вздохнул еще раз и задумался над словами Соломона: «Перетерпи. Пройдет время – будет и на твоей улице праздник». Воронок верил земляку, но не было у него уже сил терпеть, а завтра его, без всякого сомнения, ждет новый жуткий день.

Сергей начал думать о том, как избежать унижений и избиений. В голову пришла мысль: если серьезно заболеть, то его комиссуют и, значит, оставят в покое. Воронок живо представил себе, как вернется в деревню и женится на Марине. Она будет работать в клубе, а он – убираться по дому, мыть пол – теперь ведь все это умеет, и, конечно, продолжит петь-зарабатывать по свадьбам и похоронам…

В раздумьях о будущем время пролетело незаметно: Сергей даже удивился, услышав команду «Очередной смене заступить». Его сменил разбуженный Удод, который, зевая, спросил выходящего из кубрика Воронка:

– Ты куда?

Сергей, не объясняя, махнул рукой. Он прошел по коридору, поднялся по трапу и, открыв «броняшку», вышагнул на левый шкафут. Оглядевшись и никого не увидев, стянул «голландку», тельник. Ледяной ветер тут же сковал холодом грудь, плечи.