Крейсер «Суворов» - Александр Ермак

вокруг одни мужики, то так не хватает тепла, нежности. Поэтому матросы по многу раз перечитывают полученные письма, заводят тетрадки, куда пишут сентиментальные стихи и песни, рисуют женщин, березки-сосенки. Даже офицеры порой сентиментальничают. Белаш видел «расчувствовавшимся» не кого-нибудь, а самого старпома – весьма лютого человека, обеспечивавшего порядок на всем крейсере.

«Прокололся» Хайлюк на корабельном псе по кличке «Чопик». Все считали эту маленькую дворняжку полноправным членом экипажа. Прошел «Чопик» на «Суворове» весь Индийский океан. Безо всякого разрешения сходил по трапу во всех иностранных портах. Свободно якшался с местными сородичами и неизменно возвращался на корабль к самому отбытию. Матросы не знали, когда точно отваливает крейсер от стенки, но «Чопик» как будто чувствовал и всегда вбегал на трап вовремя. Экипаж старался сделать все возможное, чтобы пес не попал на глаза старпому: тот терпеть не мог животных на корабле. Но все-таки день их встречи наступил. Прогуливаясь по верхней палубе, наткнулся старпом на выскочившего ему под ноги «Чопика». Наблюдавшие «картину» матросы и офицеры ужаснулись: возьмет сейчас Хайлюк маленькую собачку за хвостик и выбросит за борт. Но «лютый человек» присел на корточки, расплылся в улыбке и сказал так умиленно:

– Чучелко какое…

Потом вздохнул и все-таки приказал убрать «Чопика» с корабля.…

Нежности на корабле не хватает днем. И особенно ночью. Восемнадцать – двадцать один год – самый гормональный возраст. На ночь глядя весь экипаж вздыхает, мечтает о женской ласке, завидует американским морякам, которым позволяют посещать публичные дома. Но советскому моряку думать о женщинах запрещено. И не думать о них он тоже не может. Всем ночью снятся эротические сны, простыни испачканы поллюцией, все разговоры в свободное время крутятся вокруг женщин:

– А я с одной…

– А я – двумя…

– А я – с тремя сразу…

– Ну, ты «делаш»!

– У нас в ауле, кто ишака не еб…л, тот – не мужчина. Ишак – первая жена…

– Вот звери!

Над теми, кто женился до службы, коллективно издевались:

– Вот сейчас там твоя, наверное, ой как себя бережет…

У всех разгорались глаза, когда на киноэкране мелькнет женская грудь. В кубриках просто прилипали к экрану телевизора во время показа любимой телепередачи – аэробики. В ней так заманчиво вертели разными мягкими частями стройные гимнастки в обтягивающей одежде.

Если с шефским концертом выступал симфонический оркестр, то все раздевали взглядами скромных, опустивших головы скрипачек и виолончелисток. Но особенно тяжело было, когда артистка театра, представляя номер, задрала юбку и рассказала детский стишок:

«У меня трусы в горошек —

Распрекрасные трусы!

Все ребята приставают —

Покажи да покажи!..»

Она, наверное, хотела порадовать несчастных матросов, показав кусочек женской ножки, но такая демонстрация лишь еще больше усилила их сексуальные страдания.

Тяга к женщинам среди матросов так сильна, что во время ремонтов на корабль не пускают представительниц слабого пола: случались изнасилования.

Кто-то снимал напряжение, онанируя под одеялом или в вентиляшке. Кто-то начинал обращать внимание на товарищей, у которых была нежная кожа и не имелось густой растительности на лице. До открытого мужеловства не доходило, но почти в каждом кубрике в шутку зажимали в углу «Машку» или «Нюрку».

И Белаш за собой кое-что имел! Когда был приборщиком флагманской каюты, то частенько, как и другие приборщики отсека, легонько тискал «Дашку» – гарсона, который подменял ушедшего в отпуск командирского кока. Данила был добрым, простоватым, стройным парнем с кудрявыми волосами и безусым лицом. Иногда Белаш с «Дашкой» в обнимку даже валялись на комбриговском диванчике. Это было очень приятно: погладить мягкую, нежную кожу на щеках, шее «Дашки». Не известно, до чего бы все дошло, если бы как-то раз, зная, что в комбриговской ванне припасена вода, «Дашка» не попросил помыться. Белаш, конечно, пустил его во флагманский гальюн. Потом, вспомнив, что там нечем поливать на себя воду, понес кружку.

Войдя в гальюн, Белаш увидел, что в ванне по колено в воде стоит прекрасное обнаженное тело. Тонкие плечи, розовые сосочки. Вадима так потянуло к этом телу, что он сделал шаг навстречу. «Дашка» стоял(а), немного стыдливо улыбаясь, но не прикрываясь. Белаш сделал еще один шаг, опустил взгляд на маленький пупок, на кучерявую дорожку под ним и… увидел огромную штуковину, болтающуюся между ног. Все напряжение тут же пропало. И кружку давать было поздно. Сделал «Дашке» выговор:

– Я же ванну набрал на десять баков. Двадцать раз помыться можно. А ты залез и всю воду теперь спускать…

Больше его к «Дашке» никогда не тянуло. Но эротические сны продолжали упорно сниться. Он часто видел стоящую в реке по колено в воде обнаженную, кудрявую Кнопку, которая вернулась к нему с Северов. Немного стыдливо улыбаясь, она не прикрывала свое тело: тонкие плечи, розовые сосочки, кучерявую дорожку под пупком…

Много чего запрещено на корабле – даже сама память о трех годах, отданных военно-морской службе. Фотографировать на корабле ничего нельзя. Фотоальбомы запрещены. Памятные сувениры из подручных материалов – ни в коем разе. Но ведь нельзя и запретить нормальное человеческое желание сохранить, не выбросить из памяти эти три долгих года – существенную часть такой короткой человеческой жизни. Поэтому и игнорируют матросы все запреты: фотографируются на фоне башен главного калибра и у башенок ДУК, на зенитных автоматах и на ходовом мостике, у рынды и у таблички «Легкий крейсер "Александр Суворов"», в кубриках, в постах, в шинелях, в бушлатах, в робе, в спортивных костюмах, в трусах. И альбомы памятные делают. И сувенирные силуэты корабля точат из металла и оргстекла. И все с риском конфискации.

Когда кончатся три года службы у матроса, не будет никакой ему благодарности. Не предусмотрено командованием никаких торжеств, добрых слов, памятных подарков в честь увольнения в запас: эти сошли – и ладно, придут другие. Поэтому матросы сами придумывают себе праздники и традиции: фотографируются и пьянствуют, когда наступают «100 дней до приказа». После приказа министра обороны о демобилизации считают себя «гражданскими»: перестают есть сахар и масло с общего бака, отдают свою пайку молодым матросам.

Три года – это очень большой срок. А когда служишь в невыносимых условиях, то, считай, что каждый год идет еще за три. Накапливается в матросах неудовлетворенность повседневностью, усталость, злоба, и при этом нет никакой возможности для физической и психологической разрядки.

Белаш думал, думал, но не понимал, зачем служить так долго. Знал и по себе, и по окружающим его ребятам, что при желании всего за несколько месяцев любой человек овладевает своей профессией на корабле в необходимой