Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев

же следует ей. «Молодец! Старается её не подвести». – С вокзала прямо к тебе. Извини, что без звонка. Я номер твой куда-то задевал. В книжке нет почему-то. А вот адрес помнил. Никак не думал, что эти черти с гостиницей напутают. Чепуха какая-то! Бронь, говорят, только с завтрашнего дня. Уж и так, и так. Всё бесполезно. Сервис ненавязчивый, как говорится.

– Да уж. Ты меня поразил немного, честно говоря. – Светлана Львовна показно хохотнула. – Особенно когда спросил: я не вовремя?

– Да я так смутился, когда тебя увидел. Не ожидал даже, что так растеряюсь. Вот и ляпнул такую глупость. Смотри, если тебе негде меня положить, я могу и на вокзале перекантоваться до утра.

– Ну о чём ты? Какой вокзал? Как ты, наверное, заметил, места у нас много. Диван на кухне подойдёт?

– Мечта!

– Светлана Львовна и Лев Семёнович очень гостеприимны. Это весь дом знает, – вмешалась в разговор Аглая. – Так что вы молодец, что к ним пришли. Правильный выбор!

Светлана Львовна отметила несколько панибратский тон Аглаи. Неужели за несколько минут, проведённых на лестнице, они так сблизились? Как же всё сегодня некстати! Она ещё сама не отдавала себе отчёта в том, какая душная волна ревности поднималась в ней. Аглая такая молодая, розовощёкая, ладная, раскрепощённая. А она? С волосами, которые уже давно не красила, с дурацким пучком на голове, заколотым мамиными ещё шпильками, с шеей, на которой становится всё больше морщин, с руками, которые давно уже никого не гладили. Конечно, с Аглаей Волику интересней. Где между мужчиной и женщиной нет прошлого, возможно всё. Но Аглая какова! Да уж. Молодёжь пошла. Она в её возрасте с незнакомым человеком уж точно не любезничала бы в первый день знакомства. Хотя, когда она впервые повстречала Олега, им потребовалось не так уж много времени, чтобы разговориться.

Но то был Олег…

И тогда умер Сталин…

– Как там наша кафедра благословенная? Все ли живы-здоровы? Как переносят перестройку? Перестраиваются или плетутся в арьергарде?

Волик идеально вошёл в роль. Какой он способный! Всегда был способный. Жаль, что такого человека общество отторгло. И за что? Он никого не убил, ничего не украл.

– Друг мой. Я на пенсии. – Светлана отбила перекинутый ей через сетку мяч. – Особых сведений не имею. И, ты знаешь, совсем от этого не комплексую. Времени свободного куча. Пенсия хорошая. Хожу по музеям, в театры.

– Неужели ты уже на пенсии? – Саблин удивился искренне, но, мгновенно осознав бестактность, поменял тему. – У вас, я посмотрю, со спиртным в Москве не так уже и тяжело, как везде. По стране одни безалкогольные свадьбы. Дружинников и членов Общества трезвости на них больше, чем друзей и родственников, как говорят.

«Кто говорит? Откуда он вообще взялся? Где теперь его дом? И есть ли он у него? На что он рассчитывает? Он никогда ничего не делал, не продумав во всех деталях. Ведёт себя так, будто и вправду учитель иностранного языка из провинции», – недоумевала Храповицкая.

– У нас дома просто кое-что в загашниках нашлось. А так всё то же самое. Дичь какая-то! Общества трезвости везде организуют. Пьющих отслеживают. Позорят. Бред какой-то. Слышал, что в Крыму по указу Лигачёва все виноградники вырубили? Хотя ничего удивительного. – Светлане вдруг стало жутко холодно, и она испытала острейшее желание прижаться к Волдемару и попросить его её согреть. Как раньше.

– Почему ничего удивительного? – Аглая пристально всмотрелась в Светлану Львовну. – Вы правы. Это вопиющая дикость. В консерватории вон тоже Общество трезвости создали. А возглавил его преподаватель истории партии. Я, кстати, в прошлом году встретила его случайно на Тверской. Так от него разило, как из пивной бочки.

– Эх, девочка моя. – Храповицкая решила не вовлекать Динскую в политические диспуты сейчас. – Когда доживёшь до моих лет, тебя тоже мало что будет удивлять. Даже пьяный педагог по истории партии.

– Ну что вы! До каких лет? Вы прекрасно выглядите. Насчёт пенсии вы, наверное, пошутили?

Светлана Львовна впервые, наверное, за весь этот день улыбнулась без всякой задней мысли.

Милая безобидная лесть – самый верный способ успокоить человека. И почти никто не задаётся вопросом, зачем человек тебе льстит.

– Давайте всё же окно закроем? Что-то холодно становится совсем, – предложила Храповицкая.

Волик незамедлительно исполнил её просьбу. Для этого ему пришлось встать коленями на подоконник, чтобы задвинуть высоко находящийся шпингалет.

«Когда открывал, он то же самое проделывал? Аглая попросила или сам надумал?» – не без раздражения размышляла Светлана.

– Аглая – счастливица. Учится в консерватории, – мечтательно протянул Саблин. Все трое уже минут пять как затушили сигареты и выбросили окурки в пустую банку из-под индийского кофе. – Я всю жизнь мечтал научиться на чём-нибудь играть. Но, увы. Так и не привелось…

– Светлана Львовна, я, кстати, взяла у вас с кухни вот эту кофейную банку. Извините, пепельницы не нашла нигде. А вас отвлекать не хотелось, вы по телефону разговаривали. Ничего? – повинилась Аглая. – Я пойду к ребятам, а то они уже, наверное, скучают. Вы ещё будете курить или банку забрать?

– Оставь пока. – Светлане Львовне не терпелось, чтобы Аглая куда-нибудь наконец делась.

Как только Аполлинарий Отпевалов прослушал по телевизору первую речь Горбачёва после избрания того Генеральным секретарём ЦК КПСС, пригляделся к его повадкам, проанализировал его интонации, всерьёз занервничал. Этот человек упрям не по убеждениям, а от природы, он до последнего будет наслаждаться своей властью, но управлять им будут другие силы. Он – самый худший выбор. Он не рождён, чтобы сохранять государственность на этой огромной бестолковой территории, где всякий местный руководитель из цивильного капээсэсовского клерка легко превращается в вожака племени, если ему дать чуть-чуть свободы. Пока царёк – наместник властителя, он держит себя в рамках. Если ему даётся самостоятельность, он теряет меру и превращается в беспредельщика. Горбачёв втемяшил себе в башку, что он это поломает? Да чёрта с два. Сознательность у наших людей есть лишь следствие боязни, больше ничего. А ведь до него все-все, без исключения, осознавали: не будет народ жить в страхе, пожрёт и пропьёт сам себя. Уничтожит без остатка. А этот мало того, что про социализм с человеческим лицом лопочет, но и водку запретил пить. И некому объяснить ему, что нашему человеку без кира никакая свобода не нужна, для него свобода и есть бухло. За него он любое лицо из человеческого нечеловеческим сделает. Социализм с человеческим лицом! Они одним этим идиотским выражением уже всё перечёркивают, свою же пропаганду. А до этого с каким он был лицом? С людоедским? С животным? А может, это и не социализм тогда никакой, если с человеческим? Никому в башку это не пришло? А ведь эти вопросы им скоро зададут. Жидята первые прибегут.