Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев

Саблин сидел на кровати Светланы и держал её за кисть, периодически нащупывая пульс большим пальцем. По его наблюдениям, её самочувствие стабилизировалось. Она вроде бы дремала. Ей, очевидно, лучше. Нитроглицерин помог.

А вот что поможет ему? Он пришёл сюда абсолютно уверенный, что его не пустят. Просто не хотел себя потом корить, что не сообщил Светлане о своём освобождении. Он отбыл весь срок. Первые три года в зоне, а потом на поселении. Везде он занимался тяжёлым физическим трудом, везде был унижен, но всё же не уставал подмечать, что отношения в местах лишения свободы едва ли не более честные, чем на воле. Ни одной минуты он не забывал, что сюда его отправила советская власть и что он не умрёт, пока не докажет: эта власть преступна. Он вытравил из себя всю любовь. Любовь ко всему и ко всем. Он мысленно ржал над Достоевским, который после отсидки уверовал чуть ли не в то, что тянул каторжную лямку за дело, и распространял в своих романах слюнявые теоремы о Боге, красоте и прочем. Просто он сломался. Или его сломали. Те, кто ломает судьбы, в России всегда имеют административную поддержку. А тех, кто пытается кого-то спасти, всегда загоняют в угол. И нечего делать из Фёдора Михайловича пророка-реалиста…

Он давно расстался с мечтой о Свете, об их совместной жизни. Он не сомневался, что она изменилась за эти годы не менее непоправимо, чем он сам, что отнятое у них счастье невозможно ни вернуть, ни восполнить. Своё посещение этого дома он мыслил как завершение некоего круга, без которого он не будет вправе начать всё заново. Пусть его не пустят! Он ни капли не обидится и не разозлится! Поэтому он никак не предупреждал о своём визите. Надо было удостовериться в искренности и точности реакции, не оставить времени, вынудить проявить своё настоящее отношение к нему без скидок на его положение.

Но она его впустила. Не промедлив ни секунды. Соврав близким, никак не заботясь о последствиях этой лжи.

Теперь её дом похож на пепелище. Сыновья восстали против неё из-за него. Но она тем не менее не просит его уйти, не гонит и, кажется, даже ни о чём не жалеет. И вот теперь её рука в его руке, он страшно беспокоится за неё и ни за что на свете сейчас её не покинет.

Она ждала его, яростно и безнадёжно ждала, и в этом ожидании чуть не иссушила себя до конца.

Он не имеет права отказаться от неё, какие бы веские причины для этого ни имелись.

Он только в эти минуты по-настоящему перестал быть заключённым. Освободился.

Часть седьмая

Арсению снилось, что его снова забрали в армию. Этот сон повторялся время от времени. Один раз во сне ему даже пришлось призваться на срочную службу в третий раз. Вроде как второй раз он отслужил. Тоже, разумеется, во сне. С какого-то момента он перестал бояться этих видений. Хотя по первости просыпался подавленный: неужели всё это повторилось? Кошмар и после пробуждения ещё бился по краям его сознания, как бильярдный шар перед тем, как упасть в лузу, судорожно бьётся о края створа. И требовалось усилие, чтобы отправить его на тёмную сторону, туда, где сны уже безоружны и не страшны.

Стороннему наблюдателю такая паника показалась бы неоправданной: ведь служба у Арсения была такая, о какой можно только грезить. Оркестр Военно-медицинской академии! Не стройбат, не десант, не флот. Ничего героического и мучительного. Однако Советская армия отличалась тем, что взгляд на неё со стороны резко контрастировал с тем, что творилось внутри. Гражданские думали, что в армии растят настоящих мужчин, закаляют их, воспитывают мужественных защитников Отечества, на самом же деле советские вооружённые силы унижали и мучили солдат, попирая их человеческое достоинство, внедряясь в психику и калеча её, заставляя юношей проявлять или приобретать самые худшие свои качества, чтобы выжить.

Перед тем как облачиться в сапоги и форму ПШ с фуражкой и получить воинское звание «рядовой», Арсений вновь испытал потрясения, на этот раз едва не более сильные, чем прежде.

Хотя, когда они с отцом вернулись в Питер из Москвы после встречи с Львом Семёновичем, ничего не предвещало катастрофы. Напротив, всё развивалось на редкость гармонично. Он сумел найти в своей жизни место для всего. Встречался с Леной, занимался на инструменте, проводил время с отцом, слушал музыку. Дни складывались в недели. Июль перешёл в август, беспамятный тёплый Ленинград основательно приспособился к лету, будто и не подозревая, что оно неизбежно оборвётся. Привезённую им в подарок возлюбленной пластинку Станислава Нейгауза они слушали вместе с Леной. Слушали и многое другое. Арсений вдохновенно посвящал девушку в свою музыкальную вселенную. Она воспринимала всё очень живо. Неужели Михнов не говорит с ней о музыке?

Добрались и до вокальных симфоний Лапшина. Они потрясли Арсения. Невероятный объём музыкальных мыслей, особый язык, оригинальнейшие вокальные партии, виртуозная оркестровка. Почему автор так малоизвестен? Несмотря на то что дед не раз упоминал Лапшина в давних разговорах с внуком, память ничего не сохранила, кроме обвинений в доносительстве.

Лена лапшинские симфонии не приняла в полной мере. Но восторги любимого не оставили её равнодушной. Как бы между прочим расспросила мужа о Лапшине. Тот лишь повторил уже известное: по общему мнению, Лапшин сталинский стукач. Арсения всё это ужасно расстраивало. Такую музыку не может сочинять скверный человек! Что-то тут не так… А как дед относится к тому, что Лапшина обвиняют в сотрудничестве с органами при Сталине? Надо выяснить у него. Обязательно.

Но обсудить невзгоды Лапшина Арсению с дедушкой не пришлось. То, что его любимый внук вылетел из консерватории и попал в армию, так и осталось для Льва Семёновича тайной. Арсений скрывал это не потому, что стыдился. Но деда нельзя лишать надежды, что он когда-нибудь начнёт взрослую сольную карьеру. А какая карьера без диплома консерватории!

Горести начались в августе 1975 года.

Отец в тот день – Арсений это хорошо запомнил – жаловался на сердце. На улице внезапно похолодало, что обострило запахи воды, навеяло мысли о скорой осени. Лена позвонила и сказала, что хочет пройтись и предлагает составить компанию. В те дни они уже утрачивали жадность ранних любовников и находили наслаждение не только в близости, но и в разговорах, прогулках, наблюдениях друг за другом. Муж Лены и