Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев

– Шапку и шарф брось вон сюда. – Девушка махнула рукой в сторону маленького столика.

Юноша и девушка устроились на диване в большой гостиной, обставленной весьма богато по советским меркам. Димка никогда не был у Динских и теперь с любопытством осматривался. Обои зеленоватого тона настраивали на спокойный лад, мебель не выглядела слишком новой, но в то же время выдавала достаток и некоторый вкус её подбиравших, на подоконнике в горшочках переживали комнатную зиму домашние цветы, люстра спускалась с потолка довольно низко, и свет её лился мягко и не раздражающе. На старинном комоде красного дерева в окружении фарфоровых статуэток стояло несколько чёрно-белых фотографий незнакомых Димке людей. Тут имелся, кроме всего прочего, кассетный магнитофон. Аглая поставила кассету с Дэвидом Боуи, довольно модным в то время в СССР.

– Какой у тебя румянец. – Аглая недоверчиво провела рукой по Димкиной щеке. – Никогда такой не видела.

Димка потёр щёки руками:

– Наверное, приморозило. Посмотри, белых пятен нет?

– Вроде нет.

– Тогда нормально. Значит, не отморозил. В детстве, как зима, я всегда щёки отмораживал. Мать меня их даже рыбьим жиром заставляла намазывать, когда из дому выходил. А он так пах противно…

– Красивый у тебя румянец. Бывает болезненный, а твой здоровьем пышет. – Она придвинулась к нему и тихо и ласково поцеловала в щёку.

Дима в ответ потянулся к ней, но она резко отпрянула и пересела на самый край дивана.

– Погоди! Какой ты шустрый!

Димка смутился:

– Я могу уйти. – Он сжал губы.

– Да ладно. Никуда не надо уходить. Просто не спеши и слушайся меня. – Она снова подсела к нему ближе. – Я тебе чаю не предложила.

– А я бы выпил.

– Тебе с сахаром?

– Да.

– У меня варенье есть черносмородиновое. Будешь?

– Давай.

– Ладно. Пойду чайник поставлю.

Включая горелку, она поразилась тому, как далеко она теперь от себя той, что сподобилась на беспримерно наглое враньё о необходимости подтянуть со Светланой Львовной английский. Того Арсения, которого помнила по детству, красивого мальчика, полубога, грустного, умного и задумчивого, ни на кого не похожего, мальчика из того мира, куда так хотят девочки, она не нашла. Он стал совсем другим, со своим неосознанным пока ей тревожным опытом, со своей застарелой непроходящей болью. Сострадание, как она думала, чувство, разумеется, хорошее и нужное, по крайней мере так все считают, но если мужчина пробуждает его в женщине, это очень скучно. А Арсений сегодня своей истеричной откровенностью вытягивал из неё жалость к себе. А вот Димка, во всей простоте, ясности, неуправляемой пока крепости и цельности характера, составил брату неожиданный контраст. Раньше она держала его за симпатичного парнишку, чьей влюблённостью легко манипулировать и с кем можно сносно скоротать время за неимением более интересных вариантов. Но сегодня она всем своим девичьим чутьём засекла в нём мужское, властное, самцовое, то, о чём он сам ещё не догадывается, но что природа уже поместила в него.

Она обязана помочь ему справиться.

Аглая, хоть мать её воспитывала сызмальства хорошей хозяйкой, не любила проводить время на кухне, но сейчас, готовя чай для Дмитрия Храповицкого, испытывала удовольствие. Хотелось поухаживать за ним, окружить его заботой.

Пока девушка хлопотала, Димка привалился к спинке дивана, запрокинул голову, закрыл глаза. Перед его утомлённым, укрывшимся от электрического света взором побежали причудливые цветовые картинки, но ему быстро надоело их фиксировать. Он расстроился, что Аглая отшатнулась от него, когда он попытался её поцеловать. Ведь сегодня днём между ними открылось так много нежности. Опять всё сначала? Она всего лишь друг…

А он так её любит.

Пуся совсем незаметно пробрался в комнату, Димка ничего не слышал и вздрогнул, когда к его ногам прижалось что-то мягкое. Пёс прилёг около Димки с трогательной собачьей фамильярностью, признавая в нём «своего человека» в доме, того, на кого ни в коем случае нельзя тявкать и всегда при встрече нужно вилять хвостом.

Аглая вошла с подносом в руках. На нём стояли две чашки, доверху наполненные чаем, розеточки с вареньем и тарелка с бутербродами. Она постаралась, чтобы всё выглядело красиво и изящно.

А дальше случилось то, чего никак нельзя было предположить. То ли Аглая устала, то ли сказалось выпитое, то ли она не ожидала, что Пуся вскочит, подбежит к ней и начнёт крутиться у неё под ногами, то ли по какому-то промыслу высших сил девушка на миг потеряла равновесие, и всё стоящее на подносе соскользнуло на пол. Кипяток из чайных чашек пролился ей на ноги, и она, дико взвизгнув, как зачарованная уставилась на обваренные места. Похоже, брючная ткань ни от чего не спасла, боль прожигала её насквозь. Димка испуганно вскочил:

– Какой кошмар! Тебе больно? Что делать?

– Я не знаю. – Аглая беспомощно заплакала.

– Давай вызовем «скорую». – Юноша, как все советские люди, знал волшебные цифры 03, которые надо набирать, если кому-то плохо.

– Не надо. Сбегай на кухню и принеси подсолнечное масло. Я слышала, надо при ожогах им пользоваться, – сквозь слёзы попросила Аглая.

Димка в несколько прыжков одолел расстояние до кухни, схватил пластиковую бутылку и вернулся в гостиную. Когда он вбежал, Аглая, морщась от боли, стягивала с себя штаны. Димка замер.

– Иди сюда. Сейчас намажешь мне обожжённые места. Быстрее.

Димка очень бережно нанёс масло на кожу, на глазах превращающуюся из нежно-розовой в красную.

– Говорят, если вовремя успеть, то никаких пузырей не возникнет. – Аглая немного успокоилась и рассматривала свои ноги весьма придирчиво. – Как думаешь?

Боль отпускала её. Жар спадал.

– Я не знаю. – Димка принялся подбирать с ковра осколки разбитой посуды.

– Брось. Там всё липкое из-за варенья. Я завтра сама уберу.

Всё это время молодые люди избегали смотреть друг другу в глаза.

И вот наконец их взгляды нашли точку, чтобы войти один в другого, сплестись один с другим, зажечься и дать волю рукам, губам, освободить энергию, что копилась в них друг для друга.

Конечно, Димка представлял, и не раз, как он станет мужчиной. Однако все его фантазии не шли дальше долгих поцелуев.

В пятом классе школьный хулиган Шепилов, по кличке Шипа, огорошил его: он рассказал ему, что, когда он вырастет, ему придётся засовывать кое-что девчонкам в дырочку и что это очень больно, но делать приходится всем. Димка довольно скоро понял, что это бред собачий, но тогда заявление Шипы произвело на него некоторое впечатление.

И вот с ним это произошло. По-взрослому, по-настоящему. С дрожью, страхом, с недоумением оттого, что почти ничего не почувствовал, но с признанием абсолютной победы и новой жизни, в которой он теперь настоящий, без всяких оговорок, мужчина.

В комнате Аглаи, где они