Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев

В палате лежали ещё шесть человек, в основном служащие первого года. В лечебные учреждения Военно-медицинской академии свозили хворающих солдат со всего гарнизона. В эти больничные дни от своих товарищей по несчастью Арсений вдоволь наслушался разных ужасов. Так, в одной из военных академий солдат роты охраны, не выдержав издевательств старослужащих, прострелил себе ногу. Теперь его отправят под трибунал за самострел. Другого парня зверски избили, и у него после этого отнялись ноги. До конца дней он останется инвалидом. Арсений узнавал о существовании таких отвратительных издевательств в Советской армии, в которые трудно было поверить, да он и не поверил бы, расскажи ему о них кто-нибудь полгода назад. «Деды» заставляли молодых лизать им сапоги, ездили на них верхом наперегонки, заставляли драться друг с другом до крови за право сделать глоток воды.

Слушая всё это, Арсений поражался, как такое возможно? Неужели никто из офицеров не в состоянии это прекратить? В итоге пришёл к горькому выводу, что командному составу нет до этого никакого дела.

Кроме парадов, военно-оркестровая служба состояла в основном из выездов на похороны, на жаргоне «жмуры», и на развод в комендатуре, не считая обычных для любого солдата уставных премудростей.

В обиход Арсения вошли подъёмы и одевания за 45 секунд, суточные наряды, когда надо было 24 часа провести на ногах около тумбочки дневального в коридоре расположения, тщательнейшее мытьё солдатских туалетов (так, чтоб блестело), а также строевая и беговая подготовка. Ко всему прочему старшина Усов частенько отправлял своих солдат по просьбе старшин других подразделений на помощь в тяжёлых работах по перетаскиванию чего-то с места на место, а также на разгрузку грузовиков около продовольственных складов. Один раз на спину Арсению швырнули мешок с картошкой с такой силой, что ему показалось, будто в спине у него что-то треснуло.

Однако потом расходился.

Молодой солдат в первые дни настолько растерян и унижен, что является прекрасной мишенью жестоких шуток, доводящих старших до гомерического хохота.

В оркестре Военно-медицинской академии существовало два эксклюзивных «развода». Оба были связаны с первым выездом «духа» на «жмур». Первый помягче: старослужащие приказывали салабону во время похоронной церемонии выйти и произнести речь от оркестра памяти усопшего. Текст советовали заранее написать и выучить. Второй пожёстче: бойца посвящали в то, что под головой у покойника лежит конверт с деньгами для оркестра и боец обязан подойти и вытащить его. Арсений в силу своей доверчивости чуть было не попался на второй, но, когда он уже шагнул к гробу, кто-то из старослужащих сжалился над ним и дал отбой.

Первые недели службы его мучили все существующие виды тоски.

Он дико, до желания выть и биться головой об асфальт, скучал по Лене, но эта тоска имела оттенок обречённости, с ней надо было справиться, ведь, даже когда он демобилизуется, Лену он не увидит. Также он страдал оттого, что не общается с отцом. Особенно добавляло горести, что их квартира на Куйбышева находилась так близко, но о том, чтобы туда попасть, нельзя и помыслить. Увольнения ему пока не полагались, а решиться на самоход – сродни самоубийству. Даже если повезёт не нарваться на патруль, старослужащие не простят. Право на самоволку, на пользование гражданской одеждой надо было заслужить, влившись в некую корпорацию; на это требовалось негласное благословение или командира отделения, или одного из лидеров тусовки старослужащих. И ещё он болезненно грустил по городу, по его улицам, площадям, скверам, по Летнему саду, по Петропавловской крепости и Исаакию, которые теперь отделяла от него непреодолимая реальность КПП.

Он в армии или в тюрьме? Ответ просился сам собой. Но в чём он провинился?

Музыкальные навыки мало облагораживали военно-оркестровую публику. Оркестр был на хорошем счету, но внутри всё прогнило. И хоть Арсений к первой своей армейской весне более-менее наладил коммуникацию со всеми окружающими в казарме, привкус гнилости не покидал его до самого дембеля. Он мечтал только об одном – не превратиться в них, сохранить себя! Ради этого он прикидывался тем, кем на самом деле не являлся. Сквернословил. Усвоил определённую систему повадок, дурацких шуток, и уже после нескольких месяцев службы обрёл право рассчитывать, что его не сделают козлом отпущения. А это в армии уже достижение.

К концу весны 1976-го его солдатская жизнь потеряла часть своего ужаса. Пришли новые «духи». И все тяготы службы перешли на них.

Появились просветления. Он иногда мог забегать домой. Правда, без ночёвки, но всё же. Хотя иногда он подумывал прекратить эти отлучки. Настоящее самоистязание! Приходишь к себе в квартиру, как на побывку. Лучше уже в казарме торчать!

А ещё в клубе Военно-медицинской академии по выходным устраивались танцы! Солдаты и курсанты посещали их бесплатно, а девушки платили полтора рубля за вход. Вероятно, будущие военные медики относились к перспективным женихам.

Арсений не представлял себя участником этих танцевальных сборищ. Хотя многие солдаты оркестра охотно посещали клуб в субботу и воскресенье и потом взахлёб обменивались россказнями о своих мнимых подвигах на поприще ухаживания за девчонками. Арсений избегал таких разговоров. Вся эта бравада, все эти скабрезности свидетельствовали о том, что его товарищи теряют самое ценное, чернят себя сами, загаживают свой мир и мир вокруг. Но надо было терпеть. В армии его быстро заставили усвоить, что восставать против коллектива смерти подобно. Затравят. Тем более что методы травли человек осваивает куда быстрее любой другой науки.

Оркестр, где служил Арсений, размещался в одной из академических казарм, рядом с курсантской и офицерской столовыми. Летом 1976 года количество крыс на этой территории резко возросло. Бог знает, с чем это было связано, но, когда одна крыса укусила за ухо спящего солдата, да ещё и старослужащего, тварям объявили войну. Несчастному укушенному флейтисту Луняшкину делали уколы от бешенства, а остальные сооружали крысоловки и клялись отомстить.

Вошедший во вкус старший прапорщик Усов поставил задачу каждый вечер сдавать крысиные хвосты. За десять хвостов сулилось одно внеплановое увольнение. Арсений единственный, кто отказался участвовать в этой охоте. Он навсегда запомнил, в какой раж вошли его сослуживцы, как горели их глаза, с какой жестокостью они забивали беззащитных уже на тот момент животных, с какой гордостью несли прапору хвосты.

Большие звери против маленьких.

Но прошло совсем немного времени, и Арсений с ужасом для себя обнаружил, что и в нём прячется жестокость, о существовании которой он не подозревал. Дело было так…

В одно из своих увольнений Арсений решил зайти в продовольственный магазин