Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев

на улице Лебедева. Ему страшно захотелось обычных молочных сосисок, и он надеялся, что в гастрономе он их найдёт, а дома сварит и наестся до отвала. Он нравился сам себе в парадной форме. Погода радовала, и солдат оркестра ВМА Храповицкий, никуда не спеша, прошёл сначала по Маркса, потом по Клинической, а миновав её, собирался выйти на Лебедева.

На углу двух улиц на специальных стендах пестрели заголовками полосы свежих газет. В то время таких своеобразных уличных читален в СССР насчитывались миллионы. Власть следила за тем, чтобы как можно больше народу знакомилось с прессой. Газетной торговле это не мешало. Во-первых, не было никакого рынка, а во-вторых, газеты стоили сущие копейки и руководители изданий никак не зависели от объёмов продаж. Главное, чтоб люди внимали правильной информации. Если государство постановило выпускать ту или иную газету или журнал, их выходу в свет никто, кроме самого государства, не воспротивится.

Арсений остановился около газеты «Советская культура». Его заинтересовала статья о новых выходках эмигранта Солженицына. После того давнего допроса во владимирском КГБ ему бы избегать этой темы, но она, напротив, занимала его всё больше. Только он начал читать, как рядом с ним оказался незнакомый мужик. Он встал совсем близко к Арсению. Его появление настораживало. Никак он не походил на постоянного читателя «Советской культуры». Белая кепка надвинута на узкий лоб, кожа на лице морщинистая, рот с запахом, впалый, как бывает у беззубых, ноги чуть широко расставлены. От пиджака коричневого цвета со значком ГТО на лацкане воняет потом, глаза бегающие, пустые и злые. Мужик несильно тронул Арсения за рукав. Тот вопросительно повернулся к нему всем корпусом.

– Привет! – Тон спокойный и даже дружелюбный.

– Здравствуйте. – Арсений сам не понял, зачем ответил. Надо было сразу повернуться и уйти.

– Как дела? – Мужик глянул юноше прямо в глаза.

– Нормально. Вам что нужно от меня?

От мужика веяло чем-то, что заставляло пасовать перед ним, не позволяло сразу нахамить, отделаться от него.

– Форма у тебя красивая. Нигде не жмёт? – Мужик хихикнул.

– Не жмёт. – Арсения начало мутить от разнообразных и пренеприятных запахов, исходивших от его незваного собеседника.

– У тебя член какой длины? Можешь показать на руке? – Он протянул ему свою руку.

Арсений резко сделал шаг назад.

– Ну не стесняйся, – просил мерзавец. – Такой? – Он показал что-то руками. – Или больше? Мне кажется, больше…

– Отойди от меня! – заорал Арсений.

На, его крик обернулись пара прохожих, но, увидев, что ни драки, ни какого другого происшествия не наблюдается, пошли дальше.

– Ну что ты шумишь. Я могу заплатить тебе за то, что ты… (Здесь эта мразь произнесла нечто абсолютно непотребное.)

Арсений развернулся и быстро пошёл прочь. Сердце колотилось так сильно, что через несколько минут ему пришлось притормозить. Он осторожно обернулся. Мужик шаркающей походкой плёлся в противоположную сторону.

Арсения захлестнула ярость: надо догнать, избить, вышибить ему все зубы, разукрасить рожу, чтобы захлебнулся кровью, раскроить череп в месиво, до мозгов. Он представил это сколь мог явственно, и ещё раз, и ещё.

И потом долго прокручивал это в голове, пока не ощутил, что хватит.

Начал бормотать: «Если я когда-нибудь встречу эту гниду, то я его… А что я его? Что? Убью? Духу не хватит. Изобью? А ты бил кого-нибудь когда-нибудь?» Этот диалог с самим собой мучил его едва ли не больше, чем сам факт недавней встречи с этим извращенцем. Вспомнилось, какое жуткое впечатление на него произвело избиение мужика в вагоне, которое он застал, возвращаясь из Репина. А теперь он сам туда же…

Никаких сосисок он в тот вечер не купил. Отец был несказанно рад, что сын зашёл домой, непривычно много расспрашивал Арсения, но тот никак не мог сосредоточиться и слова отца пропускал мимо ушей…

«Откуда такие гады берутся? – недоумевал он. – Почему их не ловят, не сажают в тюрьму? Не изолируют от общества?»

Уходя, он попросил у отца денег. На обратном пути в казарму купил две бутылки «Пшеничной» и распил их со старослужащими. Когда он залпом влил в себя целый стакан, «деды» одновременно зачмокали губами:

– Специалист. А мы и не догадывались, что Храпа такой питок!

Ему крайне не нравилось, что к нему прилепляется погонялово Храпа, но бучу он не поднимал. «Дедам» всё можно! И это не поломаешь никакими бунтами.

На лето танцы в клубе прекращались. Курсанты разъезжались на каникулы. Военный оркестр начинал готовиться к новому ноябрьскому параду. Сверхсрочники и старослужащие постоянно ставили в вину призвавшимся осенью, что они не застали весну года «с пятёркой», то есть весну 1975 года. В эти годы проводился, помимо осеннего ноябрьского парада, ещё и весенний майский, к Дню Победы.

– Это настоящая вешалка, – рассказывали невезучие. – Весь год одни строевые.

Всё время до парада оркестр жил в режиме мобилизации. После подъёма с особым тщанием готовились к утреннему построению. Подполковник Бубнов в те месяцы, когда шла подготовка к очередной годовщине Великой Октябрьской революции, приезжал в оркестр рано и лично проверял, как выглядят его солдаты, блестят ли их сапоги, отутюжены ли их брюки, начищены ли бляхи, достаточно ли молодцевато они выполняют команду «смирно». Такая бдительность была связана не столько с его любовью к уставу и к порядку, сколько с вполне оправданными опасениями и желанием предотвратить неприятности и нервотрёпку. Дело в том, что начальник строевого отдела академии подполковник Гайкин, назначенный на эту должность совсем недавно, демонстрировал недюжинное служебное рвение, без конца вызывая к себе командиров и грозя им разными проверками и инспекциями. Он вполне мог появиться в оркестре без предупреждения и устроить разнос по поводу внешнего вида солдат, порядка в казарме и прочего. Злые языки приписывали Гайкину патологическую любовь к отутюженным брюкам. По слухам, он получал противоестественное удовольствие, когда проводил ладонью по стрелке и ощущал, что она едва ли не режет кожу. Бубнов, конечно, со своим авторитетом, мог и послать Гайкина куда подальше, но не хотел проблем, которые, пользуясь своим служебным превосходством, неизбежно бы устроил карьерист военному дирижёру, фронтовику, одному из самых авторитетных военных музыкантов в стране.

Оркестр строился во дворе, Бубнов выслушивал доклад командира отделения, потом все возвращались в казарму и приступали к репетиции. Надо сказать, что уровень подготовки коллектива Бубнов поддерживал весьма высоким. Оркестр звучал сносно, репертуар имел не маленький, опираясь, конечно, в основном на опытных профессионалов-сверхсрочников, но и подбирая «играющих солдат». В Арсении Бубнов сразу засёк великолепного музыканта и даже предлагал ему попробовать перейти с второстепенного, никогда не солирующего альта на валторну, но Арсений отказался. После этого Андрей Семёнович утратил к нему интерес. Рассудил про себя так: за Арсения просили у него