Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев

педагог Арсения Семён Михнов почти всё время, со слов Лены, пропадал на даче у родителей под Всеволожском, где она никак не могла подолгу оставаться из-за несметных полчищ комаров и отсутствия минимальных удобств. Да и после работы тяжело так далеко ездить.

Летом отпусков экскурсоводам, особенно молодым, не давали.

Раз в неделю она навещала мужа, но на ночь не оставалась.

В те дни Арсений много узнал о своей возлюбленной. Раньше она никогда не рассказывала ему о своих друзьях, о том, как она жила до замужества. А он не задумывался над тем, сколько ей лет, где она училась, как вышла замуж. Лена училась в школе с шести лет и окончила её с золотой медалью, в шестнадцать лет поступила в Ленинградский университет на истфак, из которого выпустилась прошлым летом, блестяще защитив диплом по исторической топографии Ленинграда. История родного города её завораживала. В одном из их упоительных разговоров она призналась ему, что, по её убеждению, советская власть испортила Питер, проглотила его настоящее имя и выдаёт теперь детище Петра за кого-то другого. Она почти физически от этого страдает. На каждой экскурсии с трудом сдерживается, чтобы не поделиться своей болью с туристами. Ещё она поведала ему о студенческом кружке, где собирались любители подпольной поэзии, где много курили и пили портвейн и где ей было хорошо. Там она впервые услыхала о Бродском. А потом появился Семён, который так красиво ухаживал….

В тот хмурый августовский день они решили пойти в Летний сад. Лена зябко куталась в платок и выглядела грустной. На все расспросы Арсения отвечала односложно. Но когда он обнял её, прижалась к нему всем телом.

Собирался дождь, тучи смыкались друг с другом, образуя плотную серую пелену, но сил выжать из себя дождевые капли у них пока недоставало. Ветер срывался сильными порывами, но потом затихал, готовя новые атаки на мосты, дома, деревья, ограды и горожан.

Через мост они переехали на трамвае.

Там, где вновь на мосту собираются красной гурьбою

Те трамваи, что всю твою жизнь торопливо неслись за тобою… —

Лена почти шептала. – Помнишь, я читала тебе это в наш первый день? – Она как будто с трудом сдерживала слёзы.

– Да, конечно. Ты сказала, что это Бродский.

– Эти стихи он посвятил одной своей знакомой. Она навсегда уезжала из СССР.

– Грустно. А ты откуда знаешь?

– Знаю. Не важно.

– Скажи!

Лена молчала. Арсений не любил, когда она впадала в такое состояние, слишком задумчивое и слишком безразличное. В такие минуты с неё будто кто-то сдувал его Лену, и проступала другая, совсем ему незнакомая.

Вдоль решётки Летнего сада они шли, взявшись за руки, впервые за короткую историю их отношений никого не стыдясь. Но слова не сопровождали их, они потерялись по дороге: то ли на Кировском мосту, то ли на мостике над Лебяжьей канавкой, то ли где-то ещё…

До садовых аллей ветер ещё не добрался. Тут царила мрачноватая преддождевая тишина. Народу вовсе не было. Погода не располагала к прогулкам, и только такие горячо влюблённые, как Арсений и Лена, оставались равнодушными к метеокатаклизмам.

– Я тебе должна рассказать одну вещь. Только ты не пугайся, – начала Лена.

Арсений замер. Что ещё такое?

– Давай присядем.

Они сели на лавочку. Рядом в задумчивых позах замерли знаменитые статуи. Трава и земля набирались терпения для грядущих холодов.

– Ну так что? – Арсений, предчувствуя беду, этим чуть игривым вопросом убеждал себя, что ничего страшного сейчас не услышит.

– Я тебя очень-очень сильно люблю. – Лена произнесла эта тоном, каким признаются, а не констатируют.

Прежде разговорами о любви они себя не занимали. К чему они, если будущее так туманно, что всякое упоминание о нём способно исказить настоящее?

– И я тебя, – послушно ответил Арсений.

– Я знаю. Дело не в этом.

– Почему не в этом? – Арсений снова насторожился.

– Просто ты ещё очень молодой. Я у тебя первая. Тебе меня не с кем сравнить. Я тебя выбрала, а не ты меня. Понимаешь?

– Понимаю. Хоть это и не очень меня вдохновляет.

– Хотел бы, чтоб досталась тебе девственницей? – Лена впервые за всю их встречу улыбнулась.

– Никогда, если честно, не думал об этом.

– Ты такой хороший. У тебя всё сложится.

– Да уж… Уже сложилось. Люблю замужнюю. На сцену выйти не могу. Живу, как…

– Не продолжай. Детали не имеют значения. Ты тот, кто в этой стране может выжить. В тебе есть ресурс сопротивления, о котором ты сам не подозреваешь. А у меня он уже на исходе.

– Пусть будет так, как ты говоришь.

– Пошли?

– Куда?

– Куда надо.

В тот день он оставался у неё больше обычного. В какой-то момент ему показалось, что между ними поселилось нечто семейное, будто они муж и жена и им не надо больше таиться. Когда они пили чай – от вина Арсений отказался, – Лена сказала ему:

– На следующей неделе мы не увидимся. Семён едет на гастроли в Париж с оркестром Баршая. Меня удалось записать участницей коллектива. Рудольф очень ценит Семёна и пошёл ему навстречу. Будешь скучать?

– Надолго?

– Да нет. На пять дней. Мы, как ты помнишь, пару раз уже расставались навсегда. А тут – всего ничего. – Она засмеялась.

Возвращаясь в тот вечер домой, Арсений мечтал о том, как когда-нибудь побывает в Париже с Леной.

Ревности в нём не было.

Её брак – давно формальность.

С тех пор он никогда не видел ни своего учителя Семёна Михнова, ни своей обожаемой и единственной Лены. Неделю спустя в газете «Правда» появилось сообщение о том, что пианист Семён Михнов попросил во Франции политического убежища. А ещё через пару дней в эфир вышла программа «Международная панорама», где знаменитый телеведущий Фарид Сейфуль-Мулюков разоблачал перебежчика-антисоветчика.

Жизнь Арсения погрузилась в бессмысленный непроглядный туман.

В сентябре в консерватории начались занятия. В первый же день назначили комсомольское собрание. Вёл его сам ректор. Наиболее активные старшекурсники с комсомольскими значками гремели с трибуны пламенно, как литавры в каком-нибудь симфоническом финале, осуждая поступок доцента Михнова, не укладывавшийся в их аккуратные головы.

Арсения перевели в класс к профессору Тамаре Крикуненко. Та славилась своей склонностью к дисциплине и никогда не входила в положение учеников. Разумеется, она знала про особенности Арсения, но не собиралась с ними мириться или, как она говорила, «сюсюкаться» с любимчиком эмигрировавшего Михнова. Первый же технический зачёт в конце сентября она заставила Арсения играть на сцене. Он не смог сыграть ни такта. Крикуненко настояла, чтоб его отчислили. Формальный повод был самый что ни на есть веский. Второго шанса никто ему давать