Концертмейстер - Максим Адольфович Замшев

Арсений не расстроился.

Чем хуже, тем лучше.

Лена предпочла ему что-то другое. Все предпочли ему что-то другое.

Он лишний человек.

Новый лишний человек.

Но никто не напишет о нём романов.

Отец, разумеется, пребывал в шоке, не понимая, как такое могло произойти с его мальчиком. Его доводила до умопомрачения мысль, что Крикуненко как будто специально подстроила всё так, чтобы Арсению навредить. Разве такое возможно? Педагог обязан быть на стороне ученика… Но исправлять что-то было поздно.

В конце концов Олег Александрович рассудил, что жизнь ещё длинная и никакое исключение ни из какой консерватории не отнимет у сына его талант. А талант когда-нибудь всё непременно пересилит. Он взял с него обещание не бросать заниматься на инструменте. Арсений не возражал. А что ему ещё делать?

Ни отец, ни сын не ожидали, что повестка из военкомата придёт так быстро.

И вот на тонкой чуть сероватой бумажке, похожей на квитанцию, Арсений прочитал, что ему надлежит явиться по адресу: улица Скороходова, 17. Когда-то так же из ящика он вынул письмо от Лены. Тогда весь мир его рухнул, и он с трудом собрал его по осколкам.

Целое вышло не слишком прочным.

Прежде возможность призыва существовала гипотетически, в неё не шибко верилось, – пока в военкомате поймут, что он уже не студент, – а теперь новая реальность яростно, без предупреждения, обрушилась на него. Зачем он в армии? Зачем ему армия?

Однако его мнение никого не заботило. В части отбытия воинской обязанности советская власть не увлекалась исключениями, упорно декларируя, что это долг каждого мужчины.

После первого похода в военкомат для Арсения всё резко изменилось. Прежде он не сталкивался столь близко с людьми, отрицавшими всё то, что он считал нормальным. Ему сразу же указали, что он никто, что он лишь объект для приказов и его задача исполнять их быстро и рьяно. Он на всю жизнь запомнил, как мордатый и пришепётывающий при разговорах хирург на медкомиссии, осматривая его половые органы, довольно сильно сжал яички, явно намереваясь сделать ему больно. Когда Арсений застонал, он ухмыльнулся:

– На службе тебе ещё не так прищемят. Привыкай! Больно ты какой-то сладенький, домашний, холёный.

Конечно, Олег Александрович совершил невозможное. Подключив все мыслимые и немыслимые связи в городе, он добился того, что сына призвали в оркестр Военно-медицинской академии.

Оркестр находился в получасе ходьбы от их дома.

Это рай, а не служба?

Но не для тех, кто служит.

Арсений словно ел спелое яблоко и вдруг впился зубами в абсолютно гнилую сердцевину – горькую, тухлую и склизкую. Он и не подозревал, что люди, в гражданской жизни вполне обычные, не уголовники, не шпана, музыканты разных профессий, в основном духовики, некоторые даже закончившие музыкальные училища, так легко принимают обличья тупых скотов. Он никак не мог взять в толк, как в стране, где так много интеллигентных людей, в городе, где Эрмитаж и Пушкинский Дом, допускается, что человек остаётся столь беззащитным перед подавляющей личность системой.

Старшина оркестра старший прапорщик Усов очередному блатному солдату явно не обрадовался. Просили за этого Арсения Храповицкого, со слов начальника оркестра подполковника Бубнова, с довольно высоких терминалов, и это всегда сулит неприятности. Не дай бог, заболеет или повредит себе что. Или повредят. Шуму не оберёшься.

Не совладав с раздражением, Усов выдал весь комплект формы Арсению не новый, а бэушный.

«Новый ещё пригодится, – рассудил он. – Глядишь, его на что-нибудь можно будет обменять у старшины роты охраны или роты обеспечения».

Первые полгода службы, пребывая в качестве «духа», Арсений невыносимо страдал. Вся иерархия дедовщины среди солдат оркестра ничем не отличалась от других частей, даже от пресловутого стройбата, которым частенько запугивали будущих призывников. До присяги ты «запах», потом «дух», через полгода «шнурок» или «лимон» и только через год «черпак». После «черпака» следовали «дед» и после дембельского приказа «дембель». Хоть как-то жить можно было, только перейдя в «черпаки». Перевод из одной категории в другую осуществлялся ударами бляхой ремня по заднице. Ударов столько – сколько месяцев отслужил.

Арсения определили играть на духовом альте. Усов, сам когда-то учившийся на валторне, показал ему, как извлекать звук. Альты в основном участвовали в аккомпанементе в военных маршах, отвечая за верхние ноты в бравурных аккордах. У Арсения довольно скоро стало получаться. И через несколько дней он уже вполне сносно исполнял свою партию, благо со слухом и с музыкальной памятью у него всё было в порядке.

Значительно тяжелее давались ему уставные военные премудрости. Когда пришивал погоны к кителю и к шинели, исколол все пальцы до пронзительной обидной боли. Шапка и сапоги у него в первый же день пропали. Он пошёл к старшине, тот посмотрел на него с усталой строгостью как на идиота:

– Дам тебе два совета, Храповицкий! Всю форму подписывай. Иначе сопрут в одну секунду. Такие молодцы у нас тут орудуют, глаз да глаз за ними. И никогда не жалуйся мне. Сочтут за стукача – покоя не дадут. Каждую ночь будешь в космос летать, а то и похуже.

– Что значит «в космос летать»?

– Узнаешь.

Вскоре Арсений узнал, что под этой невинной ночной забавой старослужащих подразумевалось следующее: под спящим бойцом неожиданно сильным рывком поднимали и поворачивали кровать так, чтобы она встала перпендикулярно полу.

Без сомнения, Олег Александрович спас сына, не допустив, чтобы его забрали в какие-нибудь иные войска, кроме музыкальных. Всё же в оркестре дедовщина не была связана с физическими издевательствами. Но сведения о том, как мучают молодых бойцов в других подразделениях, достигли ушей Арсения довольно быстро.

В первую же неделю службы он в кровь стёр ноги во время занятий по строевой подготовке. Оркестр готовился к ноябрьскому параду. По существовавшему тогда распорядку после прохождения войск по Дворцовой площади полк, составленный из гарнизонных оркестров, перестраивался и строевым шагом, не прекращая играть, проходил перед трибуной, на которой располагались окружные военные начальники. Сплоховать было никак нельзя, потому тренировали солдат с нечеловеческим остервенением.

Арсению никак не удавалось овладеть навыком правильно завязывать портянки. Сколько он ни пробовал, всё равно оставались зазоры и складки. Это в итоге привело к тому, что после одной из строевых экзекуций кожа на большом пальце правой ноги у него фактически целиком отошла от мяса, окрасив портянки и сапоги кровью. Усов, когда увидел это, чертыхался долго и яростно:

– И чего тебя к нам принесло? Лучше бы уж тебя по здоровью отмазали. Как быть теперь с тобой? Ступай в клинику. Там тебя подлечат. А потом я тебя лично буду учить портянки завязывать. Салага!

Окна клиники