Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

„Мама, а правда, что в фейсбуковом лесу феи живут с буками?“

(Фейс)Буковый лес тоже граничит с пустошью, пустошью вполне буквальной. Но буквы спасаются бегством».

Такая саднящая лирика и мировая скорбь у Шустрова неожиданно сменились конкретикой, то и дело опять плавно соскальзывая в абстрактную меланхолию, элегичную, нервическую, элементарную:

«По слухам, социальные сети создавались ради любви, чтобы упростить путь от сердца к сердцу. Однако любовь у нас, коллеги, по-прежнему не красной нитью, даже не с красной строки, но пунктиром. Пруденс небось считает, что писем от меня давно не было. Да какие нынче могут быть письма? Теперь каждый сообщает городу-и-миру о том, что он думает и делает в данный момент. И страшно доволен собой – гедонистом или героем. Несмотря на кромешность кризисов, в минимизации которых герой никак не участвует. Собственный фасад для привлечения внимания. Наверное, только наша шефиня, стиснув зубы, молчит. Она уже составила проскрипционные списки? Снежная королева в роли знойной женщины – мечта естествоиспытателя, радость физика. Хорошее название – „Радость физика“. Для чего? Ну, скажем, для китайского супа. Представляешь, что за мысль приходит ей в голову, когда она читает резюме кандидата на мое место. Вакансия небось объявлена? Спрашивает себя мысленно: а вдруг кандидат способен отчаянно рвануть, скажем, из условно среднерусской Калуги до условно латвийской Кулдиги?

………………………………………………………………………………………………………

Эх, пропил я и проел уже все командировочные. Перебиваюсь уроками. Не газ же искать и новый трубопровод строить. Личный, персональный. Одна тут пришла ко мне. Будущая начальница. Объясняю ей, что такое половинные и четвертные, а она глаза трет и последовательно краснеет. „Чего краснеешь?“ – спрашиваю. Малышка в слезы: „Хочу к бабушке“. Ну, думаю, напугал, шесть лет девочке, а ей чужой дядя про какие-то ноты толкует.

Успокойтесь, барышня, это проходит. Вы вполне скоро вырастете, и даже мороз на вас не подействует, на ваши щечки, барышня. Вы не будете плакать, ибо, как поется в одной замечательной песенке, плакать поздно».

Дальше произошло как раз то, чего я больше всего опасался. Шустров усугубил, вскарабкавшись еще выше, хоть и не Биксин, и не Кихот, и не ямщик почтовый, на рослого дежурного мерина, первого подвернувшегося Росинанта:

«В голом поле непросто осуществлять свои намерения. Особенно если у тебя их нет. Можно крикнуть, щелкнуть крышкой компаса или карманных часов, спугнуть ворону. Пустошь – как что-то невыразимо родное – особенно хороша ночью. Ночью она еще круче, кручинистей. Забудем басни про треугольник „Новодубровск – Париж – Рим“. До открытия Рима я считал Париж центром Европы. Пожалуй, целинник не ошибся, ибо на что годится пустошь, пустырь тем паче? Разводить консервные банки, рудеральную флору, аллювий? Заманчива карьера мелиоратора (контрмелиоратора?): рыть траншеи, повсеместно внедрять кукушкин лен на правах кормовой культуры, устроить торжественное заболачивание и вывести новый вид планктона – планктон болотный. Пока сам не превратился в кита, скорее в рептилию. Сегодня плачут плакаты: „Осторожно с огнем! Не поджигайте тундру“. Пепел от горящего ягеля в неизвестно кем назначенный час стелется, как дым из тысяч поломанных каминов. Каждый посланец Новодубровска, хорошо знакомый с топями и дождями, голосовал бы за живые болота на месте таящей, тощей и стонущей мерзлоты. Все ж лучше пожаров и спасателей, типа Бидно. Но ведь торфяники тоже гореть умеют. Эх, ничего-то я не смыслю в гидрологии, в геологии – тем более. Зато знаю, что за океаном без гиканья ушли последние могикане. Лучший триггер, верный транзистор – Триггер Эльперт, контрабасист Гленна… Потом Норман Лейден. Вы вообще следите за событиями? А Арти? Он только слегка зацепился за наш миллениум, как за шлагбаум, застал падающие башни. „Арти, Арти… – имя прячется в бочонке боевого кларнета. – Арти, приятель“! Я ведь всю нашу радийную бригаду подсадил на его саунд. Кроме шефини. И хочется бежать за трамваем, выезжающим на Бродвей. Опомнись, друг, какой Бродвей, какой трамвай. Трамваи есть, но они остались в Новодубровске, и их конечная остановка, если приспичит, не на Бродвее-Tin Pan Alley проездом через Sun Valley, a в силиконовой долине кремнистой. Блестит кремнистый путь. Сквозь туман. Какова его конечная стоимость? Гвоздь программы (новейшей компьютерной) – пустошь, мелькание соринок. Между прочим, в топкой местности должен внедряться экологический тип компьютера, работающего на ягеле, торфе или болотном газе. Или природный метан отвечает за выбросы CO2? Электронная почта наверняка тоже иначе работать могла бы. Ибо планета давно захлебнулась в сигналах, мечтая о стекловолокне, зашнуровала корсет из медных проводов (помнишь, как мы их натягивали между спичечными коробками?). Стоит только копнуть (кайло уже не потребуется), услышать шелест модема. А если хватит сообразительности (и повезет) – не искать и нащупывать Hot-Spot, Wi-Fi, а самому создать точку доступа.

И кайф весь именно в этом!

Сюда, в Пустошь, конечно, нужно было выбраться, чтобы наконец увидеть собственными глазами происходящее на км 101, понять, что мы далеко не последние и не потеряны во вселенной. Мы – пошлый гламурный райцентр почти в субтропиках! Сложноподчиненное словосочетание, в котором, заметь, все слова: и „центр“, и „рай“, и „по-чти“ (чти почту, и почерк, и по, т. е. ягодицу!), и „субтропики“ (привет тропам, субчикам и супам!) – крайне важны. Мы держим руку на пульсе. А новодубровские пустыри – это ведь часть аппарата категориально-понятийного – когда-то тоже водились в изобилии и скоро снова возникнут, если еще пару-тройку зданий там снесут, а сям разбомбят. Как ты понимаешь, я не конкретно про нас, я про вообще. Классные такие пустырчики, с лужами, с сизым отливом рож, с баснословными сараями, тополями и сточными канавами в качестве оборонительных, крепостных рвов. Знаешь, почему гости Новодубровска появлялись редко? Я, кажется, понял, в чем проблема. Они долго искали дорогу в город, путаясь в путеводителях, этимологии, ономастике, масти атласных карт и прочих прелестях. Ни дать ни взять – Китеж или почище Китежа – Ямбург: вот он на ливонской границе, а там, гляди, уже на Дальнем Севере. Гости ничего не ведали о переименованиях. Как населенный пункт величать в очередной раз – Новодубровск, Марево или Воздушный Брод, поди знай. Создавалось впечатление, что наш маленький парадиз – как раз то самое место, до которого, по словам не Биксина, но Сирина, „в силу особой топографии кошмаров никак нельзя добраться“. Прибавь сюда неслыханно сильное расписание поездов (три раза в сутки – где еще такое бывает!) и фантастическую нумерацию зданий (если