Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

Ханна не могла поверить своим глазам: убитая Клыковым Анастасия Борисовна жива! Оглушенная, Ханна опустилась у печки на мешковину, набитую соломой, и смотрела, как Анастасия с керосиновой лампой в одной руке и с перышком в другой, обходила кроватки и зачем-то подносила белое пушистое перышко к личикам спеленатых младенцев. Завершив обход, Анастасия, улыбаясь, вернулась к раскаленной буржуйке и села на табурет.

— Все живы. Хорошо.

На другом табурете появились две кружки.

— Аглаю вызвали на родовспоможение, к жене Гаринова. А что это у вас с рукой?

Ханна рассказала.

Анастасия, не говоря ни слова, ушла куда-то в темноту и потом вышла, держа пузырек с йодом.

— Давайте смажу. Это Раиса Вревская вас укусила. Я знала ее мать, Аду. Она умерла здесь, в прошлом году. Туберкулез. Ну, про полное выпадение матки я и не говорю — это здесь у каждой второй. Привезли ее из «точки тридцать первой». Есть такой ад, километров за двести отсюда. Смешанный лагерь: и женщины, и мужчины. Большинство уголовники, которые, по сути, исполняют роль помощников охраны. У них своего медпункта нет, поэтому к нам везут. Больные оттуда поступают такие, что… Однажды поступил мальчик лет девяти. Светлый, прозрачный какой-то весь, как ангел, сознание помутненное. Что ни сделаешь для него: подушку поправишь, попить дашь, только благодарил: «Merci». Ничего больше от него добиться было нельзя, даже имени. Глаза, как у раненого зверька. Мы так его и прозвали Мальчик Мерси. Аглая Олеговна его оперировала, пришла после операции сама не своя. Села вот здесь, у меня, налила стакан водки, выпила и сидела в ступоре. У девятилетнего ребенка закупорка кишечника вызвана сифилитическими язвами прямой кишки… Понимаете? Я тоже не сразу поняла, пока Аглая мне не объяснила. Это же за пределами человеческого понимания. Привезли слишком поздно. Умер на операционном столе. И там не только сифилис. Аглая сказала, от желудка у ребенка осталось только кружево — от постоянного голода, желудок переварил собственные стенки, сам себя переварил. Признаюсь, милая Ханна, я тогда выпила спирта. Развела, налила и выпила. Вы знаете, есть вещи, которые невозможно… без анестезии… Так вот, о Раисе, что вас цапнула. Ее дед был известным исследователем Сибири, Герман Вревский. Аду арестовали в Москве, они на Остоженке жили, как оказалось, недалеко от нас. Она уже здесь рассказала все о себе. Арестовали с годовалой Раисой. Как обычно, месяц в телячьем вагоне. Потом росла девочка в детском бараке «точки тридцать первой». Там тоже есть детский барак, представьте. Няньки — отпетая уголовщина. Отсюда и лексика, и повадки. Еще чаю хотите?

Ханна неловко распрямила затекшую спину, и боль тут же хлестнула плеткой. Анастасия Борисовна заметила ее гримасу.

— Погодите, я еще камыша принесу, тепло благотворно.

Она ушла в коридор, а Ханна смотрела на спящих детей. Здесь тоже было смрадно, но иначе, не так, как во взрослом бараке. У печки на протянутой веревке сушились пеленки. Мальчик поблизости от нее, под тусклой лампочкой, встал в кроватке и смотрел. У него был недетский, немигающе пристальный взгляд, словно глаза взрослого пересадили ребенку. Ханне стало не по себе. Вернулась Анастасия, подложила камыша в печурку.

Увидела мальчика, уже сидящего на кроватке. Взяла его на руки.

— Ромочка, ты почему не спишь? Нехороший сон приснился? Ну, иди сюда.

Начала укачивать напевая. Малыш только этого и ждал. Закрыл свои слишком взрослые глаза. Ханна почувствовала странное облегчение: с закрытыми глазами он стал больше похож на ребенка.

— Трудно учатся говорить. Кормят наших детей хорошо — каши, мясо, в сезон — овощи с огорода, фрукты летом из лагерных садов. И топлива дают, сколько нужно. Видите, как тепло у нас? Теплее, чем во взрослых бараках, но с развитием речи — трудно, хотя Аглая очень многое сделала, чтобы улучшить ситуацию. Политическим ведь за детьми ухаживать запрещено, а у нянек-уголовниц дети умирали каждый день. Раньше, когда еще здесь заведовал доктор Раковский, хирург прекрасный, но горький пьяница… по два-три трупика выносила в сарай. Вы знаете, уголовницы посадят двух-, трехлеток в ряд, руки им к туловищам привяжут и напихивают горячей кашей, как гусят. Дети даже глотать не успевают. За плач и кашель били. А Славик так и вовсе подавился — каша попала в дыхательное горло. Не успели спасти. Да, Ханна, человеческие отбросы всегда вымещают свою беду на безответных. Слышите, здесь почти никто не плачет? Я радуюсь, когда слышу плач. Дети должны плакать. Это же естественный способ сказать, что им плохо. Трехлетки даже кашель как-то научились подавлять, только издают вот такие звуки.

Меня Аглая на свой страх и риск пристроила сюда истопницей и разнорабочей и закрывает глаза на то, что я с детьми все время. Потому что с детьми общение мне запрещено, пятьдесят восьмая пункт два, но сюда никто из начальства и так никогда не заглядывает. А уголовниц Аглая отправила на общие работы. Ох, как же они ее проклинали, грозились глаза бритвой изрезать, и с них бы сталось, конечно, но Аглая — это просто Жанна д'Арк! Героический материал. А нянек она набирает теперь сама. После собеседования. И даже Гаринов не возражает. Дело в том, что за младенческую смертность ему выговор вынесли в управлении, это я от Аглаи узнала. Приказали уменьшить падеж молодняка на пятьдесят процентов. Простите мне грустный сарказм. А среди бытовичек — женщины вполне приличные, у самих дети на воле, не то что уголовная свора. Сейчас все хорошо.

Меня Аглая назначила бессменной ночной нянькой. Я и ночую здесь, на этом топчане. Подожду, пока остальные няньки по своим баракам разойдутся на ночлег, и Пушкина им тут пою по вечерам. Как колыбельную. Не поверите, уже через месяц, те, кто только мычал, произнесли свои первые слова. Да, нехорошо, конечно, но есть у меня любимчики. Вот, например, Асель. — Анастасия осторожно погладила по головке спящую малышку. — Это ведь настоящее чудо. Ее мать, Нур, — жена какого-то местного писателя, расстрелянного за национализм. Ее беременной арестовали, рожала она уже в лагере. Так вот, было это полгода назад, девочка ее умерла. Перышко не шевелилось, а Аглаю как на беду в Карлагов вызвали, к какому-то больному начальству. И лекпом подтвердил, что ребенок умер. Мы завернули Асель в портянку и к утру отнесли в бочку. Тут у нас во дворе сарай есть. Там три больших бочонка, их железом обили, от хищников. Зимой туда относим трупики,