Гори - Анастасия Мандрова

ужасную попсовую музыку, которую заказывали дозвонившиеся слушатели. Благодаря Ване я научилась отличать хорошую музыку от плохой, так же, как и фотографии. Слушать несколько простых аккордов мне больше не хотелось, поэтому я переключила радиостанцию. Машина наполнилась приятной музыкой, которая переросла во вкрадчивый голос певца, певшего о любви.

Я обрадовалась. Наконец то нормальная песня. Не две ноты и даже не три. Радуйся, мой музыкальный слух! Папа все равно слишком молчалив, слишком не в настроении. Это я заметила еще в тот вечер в Вене, когда вернулась в наш номер. Он сидел на диванчике, закинув ноги на журнальный столик, и слушал в наушниках музыку, грохотавшую так, что я забеспокоилась о состоянии его ушей. Он сказал, что не в настроении, проблемы на работе. И, хотя мы должны были пойти в ресторан вместе, дал мне денег на развлечения на оставшееся время до возвращения в Москву и просто ушел, хлопнув дверью. Если бы в прошедшие часы со мной не приключился Ваня, я бы, наверное, даже обиделась. Но я все еще была под впечатлением от произошедшего. А взрослые, эти странные нервные взрослые, думающие только о работе, остались где-то позади.

Я бросила быстрый взгляд на папу, который устало держал руль двумя пальцами. Его крутая быстрая машина, которая могла бы разогнаться за несколько секунд, ползла по заснеженной дороге не быстрее пешехода. Я закутала подбородок в горчичного цвета вязаный шарф, который мне связала бабушка на Новый год. Запах шерсти не перебивался даже туалетной водой, но мне это нравилось, помогало помнить, что он натуральный, а не синтетический, какие продаются везде в магазинах. Очень многое я хотела видеть настоящим, а не поддельным. Чувства, например. Чувства вообще всегда должны быть настоящими. Фальш видится издалека.

– Аня… – начал папа и замолк на некоторое время, чтобы проехать пару метров и опять встать. – Что у тебя с Ваней?

– В смысле? – спросила я, пытаясь понять, к чему клонит папа.

– У вас все серьезно? Мне нужно беспокоиться, что я могу стать дедушкой?

– О, Господи, нет! – воскликнула я, укутав в шарф еще и нос.

Вот теперь стало стыдно! С папой на такие темы я, кажется, еще не разговаривала.

– Я не ругаюсь. Я же разрешил тебе переночевать у него. Ты же знаешь, я очень либеральный товарищ. Пойми, я просто должен быть уверен, что Ваня подходит к этому делу серьезно.

– Он подходит серьезно, – быстро проговорила я.

– Хорошо. Вопросов нет. Хотя… – Папа забарабанил пальцами по рулю, и я напряглась. – Есть один. Как ты думаешь, такая любовь, какая у тебя с Ваней, может пройти? Допустим, пройдут годы, и ты вдруг поймешь, что любовь ушла?

– Папа! – Я посмотрела на его профиль. Он глядел прямо перед собой, старательно избегая встретиться со мной взглядом. – Ты же знаешь, я романтична. Как может пройти любовь, если она настоящая? Время не может испортить то, что должно быть вечным.

– Хороший ответ, моя девочка! – Папа улыбнулся, но как-то грустно.

– А почему ты задал этот вопрос?

– Потому что захотелось.

Я прослушала рекламу по радио про дома в Подмосковье и спросила:

– Твоя любовь к маме прошла?

– Нет. – Его голос прозвучал сдавленно. – А как ты думаешь, прошла ли ее любовь ко мне?

– Не прошла. Ты же знаешь, ее любовь очень специфична, – вздохнула я. – Но это не значит, что ее нет. Просто мама такая, какая есть. Не поменяется.

– И когда ты успела стать такой взрослой?

– Уже давно, папа. Уже давно.

– Мне нужно чаще общаться с тобой.

Папа сжал губы так, что они побелели, точно под цвет снегу за окном. По радио опять началось раздражающее тыц-тыц, и я его выключила. Я хотела бы промолчать, но не смогла.

– Да, я это уже слышала. Но общаешься ты чаще с работой.

– Думаешь, я хотел так работать? – В его голосе слышалась печаль, глубокая, проснувшаяся от спячки среди зимы.

– Не знаю. Ты мне ответь.

– Я взрослый, Аня. Я муж и отец. А это значит, что на мне лежат определенные обязанности. Я не могу в один день прийти домой и сказать вам, что уволился и денег не будет. А вы уже привыкли к определенному образу жизни.

Папа отвернулся от меня, насколько это вообще возможно при условии, что мы находились в машине, а он еще и за рулем. А еще он как-то сильно сгорбился.

– Но разве… разве нам нужны такие деньги? Мне не нужны дорогие шмотки или… походы в дорогие рестораны. Счастье не в этом.

– Милая моя, деньги в нашем мире – это все. Ты знаешь, почему я пришел в торговлю?

Я пожала плечами. Не то чтобы я была мала, но меня не вовлекали во взрослые разговоры и споры касательно его работы. Родители решили все сами, без меня и уж тем более без участия сестры. Я лишь помню, что тогда, когда папа поменял работу, наша семья уже начала меняться. Мы переехали в Питер. Не стало больше общих семейных поездок на море к бабушке, мы с папой стали ездить за границу вдвоем. Не было пикников к ближайшим рекам или озерам, зато мне начали позволять покупать красивую и модную одежду, разрешали ходить в кино и в торговые центры, на которые теперь всегда хватало денег. И я оставляла Женю дома все чаще и чаще. Мне было веселее за пределом дома. Если бы я знала, что моей сестре оставалось жить так мало, стала бы я проводить время дома? Не знаю. Потому что, как бы я не любила ее, временами с ней было тяжело. Слишком угнетающая обстановка была в квартире, когда она болела. А мне хотелось веселиться. Мне хотелось, словно ветер, улетать в распахнувшееся окно. Столько было возможностей, столько радости за пределом четырех стен. Даже когда Женя опять попала в больницу из-за очередной болезни, и состояние было очень тяжелым, даже тогда я мало навещала ее.

Я помнила тот последний раз, когда я навестила ее, а на следующее утро она умерла. Я помнила этот больничный запах. Его ни с чем не спутаешь. Я нехотя вошла в палату. Кажется, тогда я даже поругалась с мамой, что несколько дней не заходила к Жене, а проводила эти дни в школе и в прогулках с друзьями. Сестра лежала на кровати, в забытьи, никого не видя, но все равно улыбаясь, потому что она почти всегда улыбалась. А ее ноги в махровых черно-белых полосатых носках были не накрыты простыней, они просто свешивались с