Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

как в неокрепшей голове какого-нибудь подростка в одном из этих регионов ненависти зреет недовольство постоянными ограничениями. Мальчуган хотел сделать что-то яркое и выразительное, но вместо этого лишь горько и безутешно издевался над изображением угнетателя. Вероятно, юнец испытывал легкое волнение, доставая банку с краской и наблюдая за удаляющимся полицейским патрулем, а потом – мимолетное удовольствие, пачкая ненавистный предмет. Неокрепшему мозгу такой проступок мог показаться венцом собственных устремлений. Рано или поздно заканчивалось все печально. Сигнал тревоги, облава, бегство, выстрел, рана, солома и грязь в тюремной камере, побои с целью усилить наказание. Кто-то морально ломался, а у кого-то, наоборот, прибавлялось решимости продолжать сопротивление. В таком случае мысль поворачивалась в сторону следующего акта неповиновения или даже бунта. Впрочем, положительного результата это все равно не приносило. Новые раны, новые сроки заключения, и в конечном итоге бездыханное тело на тротуаре, застреленное или затоптанное, а все дары и силы мозга рассеивались бездарно и бесполезно. И никакая другая судьба не была уготована для пропитанной ненавистью нервной системы. Это были цветы, которым суждено распуститься под проливным дождем грязи и помоев, распуститься, чтобы тут же и погибнуть.

Недавно опубликована «Естественная история жестокости» Отто Ясперса (2085), который приходится прямым потомком профессору Карлу Ясперсу из Гейдельбергского университета. У Карла Ясперса учился Де Виндт, чья «Интеллектуальная ситуация настоящего» не вышла бы без крепкой поддержки опытного учителя. Жестокость ХХ века рассматривается довольно подробно, и по этой причине читать материал очень тяжело. Он буквально пробирает до костей. К счастью, всеобщее образование не подразумевает тщательного изучения кошмарных процессов человеческого разума, которые, причиняя ужасные боль и травмы, приводили к тяжелым психическим расстройствам. Между тем, психолог по роду своей деятельности обязан ознакомиться со всеми этими фактами, потому что без них он не сможет разобраться во всех особенностях нашей интеллектуальной деятельности. Преднамеренная жестокость практически исчезла из нашего мира. Это превращает литературу ужасов времен Мировой войны и Мирового спада в кладезь необходимого материала для исследований. Для студента мы оставляем всего пару примеров. Если у него есть хоть капля воображения, он сможет расширить эти намеки до полной картины увечий, пыток и бессмысленного насилия.

Прежние психологи классифицировали жестокость как форму сексуального отклонения – в обычной речи мы все еще используем старое слово «садистский», – но современная наука больше не уважает это определение. Жестокость выходит далеко за пределы сексуальной сферы. Точно так же, как ненависть теперь понимается как боевая эмоциональная смесь на основе страха, – жесткий, но нерешительный вызов, который при определенных обстоятельствах способен стать заразным, так и жестокость рассматривается как естественное развитие усилий против сопротивления, когда опасение разочароваться превышает определенный предел. Это своего рода трансформация попыток подчинить живое существо нашей воле под гнетом действительного и ожидаемого упрямства.

Такая интерпретация проясняет, почему за крахом экономической и политической системы частного капитала и последовавшей за этим мировой неопределенностью, тревогой и нуждой беспрецедентная жестокость обернулась идеальным штормом. До 1900 года люди еще имели возможность с грехом пополам называть себя добрыми, милосердными и щедрыми, причем как в Европе, так и в Америке. К 1940-му они стали исчадиями ада. Надо отметить, что это одни и те же человеческие существа, но пребывающие в условиях эмоционального стресса разной степени выраженности.

Между 1930 и 1940 годами значительно возросло количество самоубийств. Люди с низким уровнем сопротивляемости больше не могли выносить ужасную низость и жестокость окружающих. Тем не менее, в отчетах о возрождающемся мире 1980 года почти не встречались данные о проявлениях жестокости не только по отношению к людям, но и животным. Это не было изменением человеческой натуры; это была смена фазы. Миллионы людей, которые в молодости мучили, пытали и убивали, все еще были живы, и они вели себя вполне добропорядочно, попросту забыв о своих прежних злодеяниях. К людям вернулась надежда. Безумные годы остались в прошлом.

Глава 9

Ураган последней войны, 1940–1950 гг

Когда у США и Японии отпала возможность вмешиваться в международные дела, новая война стала приближаться гораздо быстрее. Британия с растущей озабоченностью наблюдала за беспорядками в Индии и восстанием чернокожих в Южной Африке. Рухнули последние ограничения на континентальную ненависть. Решение вопросов сильно упростилось.

Война началась в 1940 году. Повлиял на раздувание конфликта польский коммивояжер еврейского происхождения. Во время остановки поезда в Данциге у него из зуба вылетела пломба. От боли он широко раскрыл рот и, проявив уважение к попутчикам, отвернулся к окну. Чернобородого мужчину с длинным носом крепко перекосило, и это привело к неожиданному эффекту. Он и подумать не мог, что проблемы с его зубами выпустят псов войны от Пиренеев до Сибири.

Всему виной, по-видимому, была апельсиновая косточка или осколок грецкого ореха.

На платформе стоял молодой нацист. Мимика боли показалась ему оскорбительным комментарием по поводу униформы. Как мы уже отмечали, нервы в те времена у многих были на взводе. В нацистском сердце вспыхнуло пламя патриотического негодования. Нацист позвал трех товарищей и двух полицейских – подобно итальянским фашистам молодые «герои» редко действовали поодиночке – и вошел в вагон во взвинченном состоянии. Поляк почти не знал немецкого языка, в результате чего развернулась яростная перепалка. В конце концов, к человеку с зубной болью поспешили на выручку попутчики и вышвырнули нацистов из поезда.

Молодой человек, из-за которого, собственно, и начались все неприятности, разгоряченный и растрепанный, заглянул в окно купе с перрона. Поляк продолжал махать руками и, как показалось немцу, «корчить рожи». Нацист выхватил револьвер и застрелил его. Снаружи раздались другие выстрелы, и машинист поспешил увести поезд со станции. Ситуация в политическом смысле оказалась весьма непростой. Точный статус полиции Данцига все еще не был урегулирован. Соответственно нацисты не имели законной власти на данцигской платформе.

Разумеется, печальное происшествие можно было урегулировать, не развязывая новую европейскую войну. Можно было призвать умирающую Лигу Наций или даже оживить мумифицированный Гаагский трибунал. В конце концов, можно было выставить козлом отпущения польского дантиста. Но для этого требовалась добрая воля вовлеченных государств, а ее не наблюдалось и не предвиделось ее появление.

Вот уже восемь лет немецкий разум готовился к борьбе за Коридор. Германия активно перевооружалась, и тайно, и явно. С возрастающим опасением Франция и Польша наблюдали, как немцы восстанавливают свою военную мощь. Военные власти обеих стран указывали, что нужно самим нанести первый удар, пока Берлин еще слаб. Раз за разом казалось, что чаша терпения переполнена, и раз за разом не происходило ничего, кроме очередного биржевого торнадо. Но теперь исчезли последние причины, чтобы продолжать терпеть. Напряженность возросла до такой степени, что катастрофа виделась облегчением. Европа готовилась потратить свою свободу на самоликвидацию.

Такая ситуация являлась неизбежной кульминацией любого «вооруженного перемирия» в старом военизированном мире. Работала непреодолимая логика: «Ударить сегодня, потому что завтра враг станет сильнее». Это было основополагающим мотивом первостепенной силы в готовности британцев к войне в 1914 году. Они стремились нанести удар до того, как постоянно растущий немецкий флот сравняется с их собственным. Так они положили конец невыносимому напряжению. По их словам, немцы «сами напросились»: «Лучше сейчас, чем завтра».

Теперь же выходило так, что Германия снова «напрашивалась», и Польша с готовностью воспользовалась предоставившимся случаем. Военные ведомства нажали на курки. Пока Париж, Лондон и Нью-Йорк обменивались дипломатическими нотами в отношении убитого польского коммивояжера, польские и немецкие воздушные патрули перестреливались вдоль границы. Зубная пломба начала чувствовать себя неуютно около 13:00 в пятницу, 4 января 1940 года. На следующий день около 15:00 польский ас Михаил Кореновский после блестяще проведенного боя с тремя немецкими самолетами, пылая, рухнул на переполненную улицу Данцига. Загорелась городская ратуша.

Затем последовал первый налет польской авиации на Берлин, а двести французских эскадрилий совершили «демонстрационный полет» над Баварией и Западной Пруссией. Немцев, вероятно, застигло врасплох такое проявление огромной и немедленной готовности воевать. От французов они такого никак не ожидали, но французские самолеты атаковать не осмелились и повернули домой. А на польско-германской границе столкновения продолжались.

Власти в Париже сами не знали, радоваться им или горевать по поводу того, что