Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

и истеричный Гитлер. Она должна была стать патриотической, потому что никакой другой приемлемой формы государство себе не представляло. Первые кристаллизации разрушились и растворились в военных бедствиях, но идея объединенного сотрудничества уцелела, и теперь она направлялась к достижению более высоких целей. Молодежь перестала быть безответственной во всех фашистских странах.

Новая война отличалась от предыдущих. Это было ясно всем, но Центральные державы видели в ней не очередную схватку между демократически настроенными массами, а идейное противостояние. К тому же иным стало качество боевых действий. В первом всплеске конфликта существовал некий «фронт» между Польшей и Германией, но после 1943 года само понятие фронта сильно размылось.

С помощью «перманентной смерти» поляки попытались прочертить своего рода линию через Восточный Бранденбург и отступить в Позен. Затея очень быстро потерпела полный крах. Были отравлены три небольших района, не имевших большого стратегического значения. После 1943 года война в основном велась в воздухе, все чаще применялся газ. В Средиземном море Франция ожесточенно сражалась за сохранность коммуникаций с Северной Африкой. При этом атлантические транспортные потоки во французскую метрополию пострадали незначительно.

Не случилось ни воздушного Трафальгара, ни воздушного Экномуса. Война в трех измерениях не позволяет в достаточной степени привлекать к решающей битве сухопутные подразделения. Соответственно ни та, ни другая сторона не могла полностью перехватить господство в воздухе. Это была война набегов и карательных рейдов. Никаких генеральных сражений! Крупное немецкое наступление на Позен поляки остановили газом, а французское вторжение в Италию не продвинулось дальше Турина.

Единственно возможным путем к победе стало полное истощение противника, материальное и моральное. Измученное население в очередной раз призвали стойко держаться до самого конца.

«Победит тот, кто продержится на полчаса дольше другого!» – этот лозунг перевели на все европейские языки.

По мере того, как невозможность какого-либо военного решения становилась все более очевидной, усиливались атаки на социальный порядок. Поджигались леса и посевы, затоплялись низменные районы, разрушались насыпи, прекращалось водоснабжение. Авиаторы для бомбежки выискивали толпу. Они стали похожими на охотников, которые выманивают хорьков из нор.

Несмотря на целое десятилетие финансовых неурядиц и промышленной депрессии, в Европе еще оставалось немало искусно замаскированных и надежно защищенных от воздушных атак военных заводов. Более того, все главные воюющие стороны активно импортировали оружие и боеприпасы, выжимая из собственного населения последние соки с помощью налогов и всяческих сборов. Товары пересекали границу по ночам, грузы доставлялись в неосвещенные гавани. Каждый трудоспособный взрослый, незадействованный в боевых действиях, либо строил бомбоубежища, либо восстанавливал здания после бомбежек. Кстати, делалось это тоже преимущественно по ночам. Уклонистов карали лишением продовольственных пайков. Сохранилось мрачное художественное полотно Эглона Калле под названием «Наконец-то безопасность». Читатель, вероятно, видел одну из многочисленных репродукций. Изможденные и оборванные французы в кандалах роют тоннель под ударами кнута. На переднем плане упавшему в обморок вкалывают стимулятор; другой умирает, лежа в грязи, но к нему никто не подходит.

По сравнению с обильной литературой о личном опыте во время Мировой войны, по крайней мере, в том, что касалось Западного фронта, существует удивительно мало записей о боевых или небоевых событиях во время сражений сороковых годов. Итоги больших воздушных налетов выглядели совершенно ужасно. Это не шло ни в какое сравнение с итогами бомбежек в Мировую войну. Вой сирен, пронзительные свистки велосипедистов-разведчиков, толпы обезумевших людей, потерявших гордость и достоинство, мечутся в поисках убежища и помощи. Большинство либо погибали, либо получали тяжелейшие ранения.

Мы уже давали общее представление о характере тех мучительных смертей. В большинстве случаев убежища и противогазы оказывались неэффективными. Для предотвращения «преждевременной» паники и «поддержания морального духа народа» часто использовались бутафорские убежища и такие же бутафорские щиты, которые якобы уберегали от осколков. О крупных налетах газеты умалчивали. Даже в Америке публикация подобных сведений рассматривалась как «пацифистская пропаганда, направленная против вербовки добровольцев на европейский фронт».

Сохранилось письмо из Берлина после воздушного налета без даты и подписи. По мнению большинства компетентных критиков, оно написано романистом Синклером Льюисом (1885–1990).

Процитируем отрывок:

Мы спустились по Унтер-ден-Линден и пошли по Зигес-аллее. Всюду лежали тела мужчин, женщин и детей. Не равномерно, а странными группками, как будто последним усилием перед смертью было обратиться друг к другу за помощью. Стремление к кому-то приблизиться характерно для газовой атаки определенного типа. В головах происходила какая-то трансформация. Все принимали практически одинаковые позы, лежа на земле, и всех рвало кровью. Вонь стояла страшная, хотя с момента смерти не успевало пройти и суток. Тела разлагались с необычайной скоростью.

Вот так погибали горожане всего полтора века назад!

В последующие десятилетия у творцов просто отсутствовал стимул писать. Резко снизилась доля грамотных людей по сравнению с тем, сколько их было в западных армиях во время Великой войны. Стало куда больше дезертирства, апатии, пьянства, изнасилований, грабежей и немотивированной жестокости. Люди о таких вещах предпочитали молчать, а не оставлять записей. Весь мир стал куда более черствым, чем еще тридцать лет назад. Усиливаясь, страдания приводили к толстокожести. В 1914–1915 годах многие британские и немецкие солдаты ежедневно вели дневники. Это свидетельствует о личной чувствительности и восприимчивости к событиям, что не связывалось с угрюмым фатализмом, примитивной экзальтацией или яростью. Последние три состояния стали преобладать в армейских мозгах сороковых годов.

В «Исторических документах» имеется дневник японского офицера, убитого при отступлении под Уханью. Не имея европейских материалов того же рода, процитируем этот образец и покажем, каково это – сражаться в последних войнах цивилизации. Между тем, с точки зрения информационной насыщенности, это довольно скучный документ. Данный конкретный японец оказался интеллектуалом и социалистом, твердо верившим в Лигу Наций. Его послужной список состоял из серии завуалированной критики в адрес вышестоящего командования. Во второй половине текста содержание меняется коренным образом. Автор описывал еду и воду, которые удавалось найти, а еще как ему приходилось бороться с гриппом и дизентерией. С ним рядом были какие-то люди. Пару раз он отметил, как ему удалось раздобыть для них еду. И он записывал их имена, когда тех убивали или они пропадали без вести. В тексте также присутствуют цифры, которые свидетельствуют о сокращении количества боеприпасов. Перед тем, как его убили, он сильно голодал. По мере того, как он слабел, критические замечания становились все более ясными, без осторожных намеков. Сначала японец перешел на плохой английский, а потом плюнул и писал уже все, что думает на привычном для него японском. В самом конце дневника приведено стихотворение. Процитируем отрывок из него:

Цветущий миндаль в лучах весеннего солнца,

Милостивая госпожа Фудзи-яма,

Островное сокровище прекрасных вещей,

Неужели я больше никогда тебя не увижу?..

Наивное поэтическое произведение осталось незаконченным. Возможно, виной тому смерть автора. Наиболее вероятно, что он и его отряд были схвачены и убиты под Кайфыном.

Во втором десятилетии ХХ века солдаты писали о том, как они уходят из надежного дома, чтобы вернуться и жить там долго и счастливо. В поздних военных мемуарах ничего подобного не встретишь. Прежде люди дышали энтузиазмом. В период последнего военного урагана повсеместно распространялось уныние и неверие в то, что доведется увидеть дом. Солдат был несчастен и знал, что впереди у него одно сплошное несчастье. В его голове присутствовало понимание, что война, если и не убьет, так тем или иным образом искалечит навсегда. Воспоминания летчиков, причинивших столько разрушений, удивительно пусты. Встречаются фразы «уложить парочку поляков» или «зачистить место». Складывается впечатление, что летчики не имели представления о том воздействии, какое бомбы оказывают на живую плоть внизу. Кое-кто из них дожил до 1965 года и поступил на службу в Воздушный Морской Контроль. Эти люди достаточно подробно описали свой более поздний опыт, но никто не оставил полезных документов для истории военного времени. Историк обращается к датам и картам, подводит итоги скудному конгломерату надежд, страхов и страданий миллионов людей и сомневается: жалеть ли ему или быть благодарным, что большая часть этого беспорядка исчезла навсегда.

После 1945 года признаки истощения значительно усилились. Людскими душами овладело такое отчаяние,