Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

можешь умереть, – отвечает Эрин. – Помнишь, я уже говорила: если ты сделаешь такой выбор, ты сделаешь его за вас обоих. Вы не сможете выжить друг без друга. Вы слишком туго переплетены.

Роджер молчит, вспоминая, как бился в припадках, когда Доджер пыталась покончить с собой. Доджер качает головой.

– Мы не можем отказаться, – говорит она. – Даже если бы такая возможность была, а я рада, что ее нет, мы не можем. Кем бы ты вообще был без слов, Роджер? Кем была бы я, если отобрать у меня числа? Мне годами требовалось снотворное, потому что в голове было слишком пусто. Нас не должны были разлучать. Она права. И вспомни землетрясение.

Роджер никогда не забывал о землетрясении. Какая-то его часть будет переживать землетрясение вечно.

– Ты хочешь, чтобы люди, которые отправили доктора Питерса меня убить, получили силу, которая может вызывать землетрясения? – Доджер говорит убежденным тоном и протягивает ему руку. – Они не заслуживают того, что есть у нас, а мы не заслуживаем умереть. Мы должны все исправить.

– Мы должны попытаться, – соглашается Роджер и берет ее руку – кожа ощущает кожу впервые за бог знает сколько времени.

Их глаза синхронно распахиваются, а затем они оба валятся на сиденье – тела обмякли, головы безвольно запрокинуты. Эрин смотрит на них в зеркало заднего вида, убеждается, что они потеряли сознание, закатывает глаза и жмет на педаль.

– Любители, – бормочет она, выезжая на дорогу.

Все вокруг – тьма, и все вокруг – свет. Вдалеке, на грани этих противоположных состояний, мелькает розовый, и Роджер понимает, что он, по крайней мере в какой-то степени, делит голову с Доджер: с годами он уже начал забывать цвета, которые обычно не может отличить друг от друга, – в памяти различные оттенки слились во что-то красивое, но размытое.

– Роджер? – Голос Доджер раздается одновременно и внутри его головы, и снаружи, он далеко и так близко, что становится его частью – как кожа. Это сбивает с толку. Это настолько желанно, что практически отдается физической болью, жестоким напоминанием о том, насколько он был одинок последние семь лет, несмотря на то что рядом была Эрин.

– Я здесь, – отзывается он.

– Здесь – это где? – раздраженно спрашивает Доджер. – Что случилось? Я же просто тебя коснулась…

– А до этого не касалась семь лет – с тех пор, когда мы были настолько близки к тому, чтобы проявиться (что бы это ни значило), что едва не сровняли с землей весь Беркли, – отвечает он. Удивительно, насколько разумные вещи он может выдавать, когда ему есть о ком переживать. Может быть, это и есть настоящая причина, по которой их должно быть двое. Чтобы ему всегда было о ком переживать, чтобы он не сорвался, отправившись переделывать мир по своему вкусу. – Думаю, это Доктрина пытается заставить нас снова быть вместе.

– Думаешь?

– Не знаю. Откуда мне знать? Для меня все это так же ново, как и для тебя.

– Может быть, мы живое доказательство тождества Эйлера? Это звучит куда менее опасно.

– Что такое тождество Эйлера?

– По сути, тождество Эйлера – это самое прекрасное уравнение в мире. Елена Троянская среди математических идеалов. – Доджер говорит и будто становится ближе, будто математика их притягивает. Он не перебивает, и она мечтательно продолжает: – Тождество Эйлера содержит три базовые арифметические операции и связывает пять математических констант…

Он поворачивается, и вот она, Доджер, – стоит за его спиной на бесконечной черно-белой плоскости. Она моргает, и горизонт прочерчивают розовые и красные вспышки. Где бы они ни были, они обмениваются визуальными данными. Он видит цвет ее волос, веснушки на щеках, а когда она улыбается, он понимает, насколько она бледна. От переживаний веснушки и волосы потускнели, и сейчас даже отсутствие цвета становится для него откровением. Он улыбается в ответ, разбавляя ее волнение собственным.

– Видишь, я всегда знал, что мы найдем способ снова обрести друг друга, – говорит он.

– Но насколько это безопасно? В прошлый раз погибло столько людей. Неважно, что нас соорудил какой-то шизанутый ученый, мы не можем их вернуть. Мы не можем изменить то, что сделали.

– Мы оба знаем, что это не так.

Доджер на секунду замолкает. Затем говорит:

– Представь, что время – это поток.

– Готово.

– Если мы можем менять наше прошлое, чтобы изменить наше будущее, кто сказал, что мы все это время бездействовали? Что, если все, что случилось, хорошее или плохое, не было изменено потому, что изменения в итоге привели бы к еще худшим последствиям? – Она ненадолго закусывает нижнюю губу и продолжает: – Эрин говорит, что если кто-то из нас умрет, то другой умрет тоже.

– Да.

– Но ты не позвонил из будущего и не сказал мне, чтобы я не резала себе вены. Я тоже не позвонила из будущего и не сказала себе, что все будет хорошо, что мы окажемся в одной аспирантуре или что тебе не будет без меня лучше. Что, если… это потому, что нам необходимо было знать, что она говорит правду? Чтобы никто из нас не мог бы сказать: «Забудь, мне нет до этого дела», – и отказаться с ней идти? Мы многое принимаем на веру, но отчасти потому, что информация соответствует тому, что мы уже знаем. Она не противоречит существующим числам, она прибавляет к ним, помещая имеющиеся у нас уравнения в контекст. Консерватизм крупным планом.

Роджер хмурится.

– Додж, что может быть хуже того землетрясения? Мы убили стольких людей просто потому, что не ведали, что творили. Что может быть настолько хуже, что землетрясение стало необходимым элементом?

– Полностью проявленная Доктрина Этоса под управлением людей, которые создали биологическое оружие и выпустили его в мир, чтобы поэкспериментировать с его возможностями, – отвечает Доджер, и внезапно в ее голосе прорезается сталь, будто она осознает суть задачи, функция за функцией. – Если верить Эрин, когда мы проявимся, мы станем сильнее. Вызвать землетрясение – без проблем. Но мы не хотели делать ничего подобного. Мы не хотели причинить людям боль. Но что случится, если такая сила попадет в руки тем, кому все равно? Кто бы ни решил нас создать, ему явно нельзя доверять. Землетрясение это подтверждает. Землетрясение означает: «Это ужасно, но теперь проявляйтесь, потому что иначе случится что-то еще похуже».

Роджер молчит. Доджер не двигается, она просто ждет. Из них двоих холодной можно назвать именно ее: именно она может все свести к числам, взвесить жизни сейчас и жизни потом. Доджер не гордится этой своей способностью и никогда по-настоящему ее не принимала.