Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

цвета менее насыщенные, зато размеры точнее. У нее вырывается смешок, но он слишком напоминает всхлип, поэтому она себя останавливает. Если она расплачется, это надолго, а они не могут себе этого позволить. Не сейчас.

– Черт подери, Додж, я так соскучился, – говорит Роджер.

Она отстраняется, открывая глаза. Зрение возвращается к привычным цветам, привычным ограничениям.

– Это хорошо, – говорит она. – Хреново было бы думать, что соскучилась только я.

– Такое трогательное воссоединение, но, может, займемся мужиком, привязанным к стулу? – нетерпеливо говорит Эрин. – Где он?

– Сюда. – Доджер манит остальных за собой. Она чувствует странное спокойствие. Вездесущее чувство дежавю вернулось, но теперь оно слабее, будто изменилась какая-то фундаментальная часть событий. Она подозревает, что они уже не раз стояли в этот день в этом коридоре, но впервые она смогла посмотреть на Роджера и простить его за то, как он ее оставил. Та Доджер, которая не смогла принять его обратно, исчезла.

Ей следовало бы злиться, требовательно спрашивать, кто дал ему право брать телефон и менять уравнения, которые делают ее тем, кто она есть, но она чувствует только облегчение. Он ей нужен, чтобы математика работала должным образом. Все, что возвращает его к ней, – правильно по определению.

Эрин идет рядом, почти в ногу с Доджер, от нее исходят волны гнева. Глядя на нее, Доджер хмурится.

– Ты все это время была с Роджером? – спрашивает она.

Эрин кивает.

– Кто-то должен был.

Доджер нечего на это ответить, и они как раз переступают порог столовой, где доктор Питерс пытается освободиться от веревок. Не очень успешно. Он даже не смог опрокинуть свой стул. Он поворачивается на звук шагов и замирает при виде Эрин. По его лицу расползается самодовольная улыбка.

– Что ж, привет! – мурлычет он. – Не знал, что кого-то отправят проверить, как у меня дела. Пришла закончить то, что я начал? – Он переключается на Доджер. – Не стоило открывать дверь, мисс Чезвич. Лучше было бежать, пока был шанс.

– По-моему, ты исходишь из неверных допущений, старина, – говорит Эрин. Она подходит к столу, снимая рюкзак. Затем открывает центральное отделение и достает мумифицированную руку. – Я больше не работаю на твоих нанимателей. Можно сказать, я перешла в другую команду.

Доктор Питерс бледнеет.

– О чем ты говоришь?

– Я говорю о том, что, если они хотели контролировать стихийные силы творения, им не следовало делать нас людьми. У людей есть свои интересы. И мои интересы больше не соответствуют их планам. – Эрин достает зажигалку и начинает один за другим поджигать пальцы своей ужасной свечи. Затем оглядывается на Роджера и Доджер. – Идите собирайтесь. Нам скоро придется бежать; кроме того, мне не очень хочется держать вас за руку во время предстоящего разговора.

– Что ты собираешься с ним делать? – спрашивает Доджер.

– То, что ты не смогла бы. Если он знает что-то, чего не знаю я, он все мне расскажет. Если нет, по крайней мере, никто не узнает, что ты спаслась. Возьми все, с чем не можешь расстаться. Прежде чем мы уйдем, я сожгу этот дом.

Доджер моргает.

– Что?

На ее плечо ложится рука Роджера. Она смотрит на него, и он качает головой.

– Я все объясню, пока Эрин работает, – говорит он; его голос полон отвращения и сожаления. – Пойдем, соберем твои вещи.

– Комната там, – говорит Доджер, и они уходят, оставляя Эрин наедине с доктором Питерсом.

– Доджер! – кричит им вслед доктор Питерс.

Но она не оборачивается.

Комната у Доджер большая, безукоризненно чистая и практически пустая: из мебели здесь только огромная кровать и письменный стол – они стоят в центре комнаты вплотную друг к другу, так что Доджер может перевернуться ночью и включить ноутбук, даже не успев проморгаться. В то же время комната клаустрофобически мала – из-за исписанных стен. Формулы начинаются от самой двери и покрывают каждый дюйм свободного пространства. Большинство уравнений написаны обычным маркером, но некоторые нацарапаны красным, а некоторые обведены в рамочки.

Роджер смотрит на эту комнату и чувствует, как расслабляется, несмотря на чуждость всего вокруг.

– Кажется, некоторые вещи не меняются, да? – говорит он.

– Кажется, да, – отвечает Доджер. – Ты мне расскажешь, что происходит, или предполагается, что я сейчас просто доверюсь тебе после семи лет молчания и соберу рюкзак?

Она может быть ходячим парадоксом, переписанным собственными руками, но, даже простив, она все еще на него злится. От этого осознания становится легче. Она изменила часть своей математики, но базовые уравнения остались нетронутыми.

– Доджер…

– Я не поставила на тебе крест. Я ждала, когда ты со мной свяжешься. Ждала семь лет. Ты вообще представляешь, каково мне было? Я чуть не начала снова играть в шахматы, лишь бы заполнить время.

Вместо этого она писала книги, проводила занятия, путешествовала по миру, репетировала старшеклассников, которым требовалась помощь с математикой, беседовала с девочками, желающими сделать карьеру в точных дисциплинах, работала на некоторые из крупнейших компаний Силиконовой долины. Она постоянно была занята, потому что должна была чем-то себя занять. Свирепо глядя на Роджера, она понимает, что променяла бы все это на возможность провести эти семь лет в кампусе, споря, чья очередь сегодня выбирать пиццерию.

Роджер долго на нее смотрит, а потом отворачивается и говорит:

– Прости. Я не смог принять то, чем мы были, когда были вместе.

– Ты говоришь про землетрясение.

– Я говорю про землетрясение. – Он медлит, потом спрашивает: – Разве ты не считаешь, что это мы его вызвали?

– Я знаю, что это так. – Она пожимает плечами. – Пару лет назад я консультировала геологическую службу США. Им были нужны матмодели вероятных землетрясений в этом регионе, а у меня был новый способ картирования разломов, который показался им подходящим. Они дали мне доступ ко всем данным. То землетрясение началось в точности под нами и было связано с разломом, у которого в этом месте раньше никогда не случалось сдвигов. Мы что-то создали, сами не ведая что, и из-за этого пострадало много людей.

– Все те люди погибли по нашей вине.

– Нет, – удивительно спокойно говорит Доджер. – По вине тех, кто нас создал.

На мгновение Роджер замирает, а потом спрашивает:

– Что ты имеешь в виду?

– Мы или плод какого-нибудь правительственного проекта по созданию нового оружия, в котором что-то пошло не так, или творение какого-нибудь безумного ученого, или еще что-нибудь, потому что мы никак не могли появиться естественным путем. Мы для этого слишком мидвичские. – Доджер невозмутимо на него смотрит. – Кто-то нас создал. Кто-то нас создал, а потом разделил, потому что вместе мы становились опасными.

Он смеется. Больше