Лесная обитель - Мэрион Зиммер Брэдли

пограничьем, – продолжал он, – но, наверное, это только иллюзия. Я тут краем уха слышал, как кто-то из новобранцев упомянул про воронов – и мне внезапно вспомнилось тайное общество, о котором мы столько слышали несколько лет назад…»

Гаем вдруг овладела непонятная тревога. Он снова отложил перо, твердя себе, что беспокоиться нет причин: это просто затяжной дождь действует ему на нервы. Но не успел он вернуться к письму, как раздался стук в дверь: его требовал к себе легат. Гай завернулся в плащ и вышел, теряясь в догадках.

– Пришел новый приказ, трибун, – сообщил командующий легионом. – Должен признать, мне жаль с тобой расставаться – ты у нас на превосходном счету…

– Крыло перебрасывают куда-то еще? – Гай недоуменно глядел на легата: обычно о перемещениях такого рода в лагере узнавали из слухов и сплетен задолго до официального приказа.

– Только тебя, юноша, – к превеликому моему сожалению. Тебя переводят под начало наместника Британии. Похоже, там какая-то местная заварушка и понадобился человек с твоим опытом.

«Вóроны…» – подумал Гай, и перед его внутренним взором возникло лицо Кинрика – угрюмое, искаженное ненавистью, – каким запомнилось ему по последней встрече. «Впредь буду больше доверять предчувствиям». Понятно, что к этому вызову приложил руку Лициний. Таких офицеров, как он, Гай, на границе полным-полно, и привлечь к себе внимание влиятельного покровителя ему удалось бы разве что по невероятно счастливой случайности. Но если он сумеет предотвратить бунт…

Лициний наверняка уже поздравляет себя с тем, что изыскал для зятя прекрасную возможность выполнить долг и одновременно продвинуться по службе. И один только Гай знал и понимал, что ради этого он должен уничтожить человека, который когда-то был ему другом. Он с трудом выдавил из себя учтивый ответ, пропустил мимо ушей прощальные напутствия легата и вернулся на квартиру укладывать вещи.

Дни шли за днями, близился праздник летнего солнцестояния; повсюду перешептывались о несостоявшемся восстании Воронов. Эйлан понадеялась было, что в качестве ответной меры наместник наложит запрет на публичные сборища. Но, по-видимому, власти решили делать вид, будто ничего ровным счетом не произошло – чтобы народ не выступил в поддержку бунтовщиков. От беженцев Эйлан узнала, как все было: Кинрик вернулся к своим друзьям на север, сколотил там вооруженный отряд из уцелевших в битве под горой Гравпий, а во главе отряда поставил Воронов. Это оказалось нетрудно: ведь римляне просто отступили из разоренной земли, не оставив тамошним жителям ничего, кроме ненависти.

Но потом Кинрик попытался поднять на борьбу Бригантию, область, где некогда было жестоко подавлено восстание Венуция, после чего римляне попытались отстроить королевство заново. Вероятно, бунтовщиков предал кто-то из бригантов, – возможно, даже женщина (Эйлан подумала о Картимандуе[41]), – решив, что жить в относительном достатке под игом римлян всяко лучше, чем погибнуть от римского меча.

По одному и по двое Вóроны пробирались на юг, истерзанные горем и почерневшие от отчаяния. Эйлан поручала позаботиться о них своим самым доверенным жрицам: женщины обители лечили и выхаживали раненых, снабжали их одеждой и под новыми именами отсылали дальше. Беглецы рассказывали, что Кинрик до сих пор скрывается на севере с горсткой тех, кто вышел из боя целым и невредимым; за ними вдогонку выслан особый отряд легионеров. Каледонцы снова укрылись в своих холмах, но Вóроны, эти бездомные изгои, не принадлежали ни к какому клану; им некуда было податься теперь, когда сражаться они больше не могли.

Те, что приходили в Лесную обитель, были ровесниками Кинрика, но перенесенные невзгоды и мытарства превратили их в стариков. Эйлан с тоской глядела на них, ведь во многих лицах, как и во всем облике ее сынишки Гавена, безошибочно угадывалось римское происхождение. В давнем достопамятном откровении ей было явлено: кровь римлян должно смешать с кровью бриттских племен. Но мерлин не объяснил, произойдет ли это между двумя дружественными народами или из поколения в поколения мужчины, заронив свое семя, будут сражаться и гибнуть, оставляя безутешных женщин выживать как знают.

Арданос и Лианнон, помня о трагедии на острове Мона, предпочли политику примирения и соглашательства как меньшее зло; ее отец и Кинрик явно считали, что смерть предпочтительнее рабства. Глядя на подрастающего Гавена, Эйлан знала одно: она хочет защитить своего ребенка во что бы то ни стало.

А дни все удлинялись – и вот наконец настал праздник летнего солнцестояния, и жрицы Лесной обители отправились к Девичьему холму для совершения обряда.

Еще с дороги Эйлан заметила над вершиной холма зарево громадных костров и огненные арки, выписываемые факелами на фоне темного неба. Барабаны рокотали все более напористо, дробный грохот нарастал и разносился над холмом раскатами грома. Деревенские юноши состязались друг с другом – кто выше всех подбросит факел. Короли и воинства приходят и уходят, но настоящая битва – Эйлан порою казалось, что только эта борьба и имеет смысл! – велась каждый год за то, чтобы защитить поля и взрастить новый урожай.

Вдалеке слышалось мычание скота: стада уже освятили, прогнав между священными кострами. Пахло древесным дымом и жареным мясом; от венка на челе Эйлан исходил резкий, пряный аромат полыни и зверобоя.

– Ох, смотрите! – воскликнула Сенара рядом с нею. – Смотрите, как высоко подбрасывают факелы – они похожи на падучие звезды!

– Да поднимутся посевы так же высоко, как взлетают факелы! – отвечала ей Кейлин.

Для Эйлан поставили скамейку – и она благодарно устроилась посидеть в ожидании того часа, когда начнется обряд Прорицания. Вокруг нее журчали негромкие голоса: прислужницы негромко переговаривались между собою. А ведь подрастают-то не только посевы, подумала Эйлан, прислушиваясь к болтовне Сенары. Перепуганная восьмилетняя малышка, порученная ее заботам пять лет назад, вытянулась, превратилась в длинноногую, голенастую девочку-подростка – кость тонкая, янтарного оттенка волосы… да она скоро станет настоящей красавицей!

Над холмом в последний раз оглушительно громыхнуло – а в следующий миг костры словно бы взорвались и рассыпались искрами во все стороны: парни выхватывали из пламени горящие головни и разбегались вниз по холму во всех направлениях, неся в поля охранительную, благотворную силу солнца. Теперь барабанный бой зазвучал размеренно и усыпляюще, в такт сердцебиению. Эйлан ощутила знакомый трепет, предваряющий погружение в транс.

«Скоро все свершится, – думала Эйлан, – и труды этой ночи останутся позади – к чему бы уж они ни привели». Впервые за годы она добавила в зелье самые сильнодействующие травы – опасаясь, что иначе ее собственные страхи не позволят Великой Богине в нее вселиться. Жрица знала: Арданос тоже тревожится, хотя лицо его оставалось совершенно бесстрастным. Он похож на каменное изваяние,