Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

шла в отрыве от истории, от чего-то нового, гораздо более нового, с учетом длительности своего периода, чем Советская республика Ленина, и с самого начала Америка не смогла сохранить свою новизну, не смогла развить и усилить свои идеи. Она развивала систему высших школ, но мужчины изменили свою структуру мышления не ранее, чем через сто лет после обретения независимости. В то же самое время она предоставила всеобщее образование низкооплачиваемым учителям и скучным женщинам. И она безмерно выросла в телесах, питаясь импортной пищей для мозга. Результатом стало появление сырой и необработанной идеи о собственной миссии. Глупые и одновременно насыщенные мировой мудростью проповеди Вильсона стали, пожалуй, наивысшим выражением американского ума того времени.

Даже в XIX веке американский ум не был невежественным умом. Но вместе с тем это был чрезвычайно необразованный ум. Неуклюжий, но свободный. Его религиозное «возрождение» происходило параллельно политическим колебаниям. В истории подлинной американской жизни мы находим такие черты, как, например, организация митингов с призывом к покаянию. А еще факельные шествия, суровые проповеди и страстные песнопения. В волнах народных чувств, собраниях, часто в лесу, пении гимнов, увещеваниях, покаянных криках, ликующей вере, бессмысленной экзальтации и дефляции американской духовной жизни отражались бумы и спады американской мировой миссии. И только после потрясения, вызванного мировой экономической катастрофой, реальное, а не мнимое американское социальное и политическое мышление обрело полную силу. Отступление Соединенных Штатов от запутанности европейских дел по мере того, как усиливалась Великая депрессия, ознаменовалось новой, более энергичной решимостью охватить основные аспекты социальной жизни.

Внутренняя ситуация располагала всем необходимым, чтобы стимулировать мышление, потому что камни в обрыв посыпались еще стремительнее, чем в Европе. Промышленное сооружение поднялось до головокружительных высот массового производства; соответственно и падать пришлось больнее. В 1928 году Соединенные Штаты Америки все еще считали себя самой процветающей страной в мире; в 1933-м ее безработица стала более безнадежной, а ее безработные – более опасными, чем на любом другом континенте. Но они не предпринимали никаких организованных усилий для восстания; у них не существовало объединяющей революционной формулы. Они восставали, как индивидуальные лица; уходили в банды и становились преступниками. Общество не было свергнуто, но оно быстро рассыпалось в пыль и беспорядок. Волна преступности, финансовый стресс, неистовые усилия по экономии и все последующее удушение всеобщего образования с разрушением доверия, порядка и взаимосвязей – вот та последовательность, которую мы уже проследили в общих чертах и которая проявилась наиболее сильно и типично именно в этой обширной и сравнительно несвойственной для общей истории территориальной зоне. Рузвельт № 2 храбро боролся за идею, но пришел слишком поздно, чтобы остановить гниение.

В Америке, как и в Европе, начался этап фрагментации. Это не был разгром, которому можно было бы присвоить определенную дату, но каждый день привносил новый элемент распада. Как и в Европе, правительство в Америке превращалось в неплатежеспособного фантома. Усилия по сбору налогов становились все менее эффективными. Федеральная власть в Вашингтоне умирала вместе с Лигой Наций за океаном. На обоих берегах Атлантики происходили схожие процессы. Муниципалитеты становились автономными, органы управления – временными. Всюду начинали действовать Союзы граждан, Общества охраны правопорядка, Ассоциации защиты трудящихся, а в Нью-Мексико и Аризоне – рабочие Советы. В районе Синих гор и на Тихоокеанском побережье небольшие республики изолировались в 1945 году и проводили странную смесь методизма, «технократии» и плана Дугласа, а Юта стала практически автономным штатом с единым налогом и восстановила мормонизм первоначального типа в качестве государственной религии. Но формально отделяться от Федерального союза никто не стал.

У нас имеется описание Вашингтона в 1958 году, сделанное бывшим атташе британского посольства (все послы Британской империи были заменены «сводными консулами» в 1946 году). Он описал свой визит в Белый дом, где его принимал за обедом президент Бенито Карузо. Срок его полномочий истек, но избранный преемник исчез по пути в столицу в Аллеганских горах. В связи с последними выборами возникла значительная путаница. Два президента-сепаратиста оспаривали владение штатом Нью-Йорк после конфликта из-за урн для голосования. Это полностью прервало связь с Новой Англией.

Президент радушно принял своего гостя и задал множество вопросов о ситуации в Европе. С большой надеждой отзывался об американском мировоззрении.

«Возвращение к нормальной жизни, – сказал он, – наконец-то стало возможным».

Восстановилось пароходное движение по реке Миссисипи, хлопок снова шел на север, несмотря на политические волнения. В 1956 году в Южную Америку отправились сто сорок автомобилей вместо семидесяти двух в прошлом году. Новая бартерная система работала неплохо. Взамен в Соединенные Штаты шел кофе. Теперь президент надеялся на устойчивое восходящее движение в области бизнеса. Он признал, что гуверовский кризис длился намного дольше, чем ожидалось. Многие были измотаны до предела, но встретили тяжкие испытания с достоинством отцов республики. В заключение он произнес обычные для того времени комплименты между двумя большими группами англоязычных народов.

Обед оказался простым, но сытным. Подали превосходную свинину и разнообразные овощи, которыми президент хвастался с искренней демократической откровенностью. Карузо утверждал, что свинью вырастил в собственном свинарнике, сразу за Белым домом. Там же находились и огороды с овощами. Помогал главе государства в этом нелегком деле негритянский «секретариат», в чьи обязанности входило вести домашнее хозяйство, а не работать в офисе. Оставалось неясным, по каким причинам нанимали данных работников; некоторые из них даже не умели читать. Миссис Карузо, очень приятная дама ирландского происхождения, подробно рассказывала о трудностях ведения домашнего хозяйства в Вашингтоне ввиду возрастающей неточности в сборе федеральных доходов, но президент остановил ее, очевидно, считая домашние дела отражением платежеспособности нации.

В Ассамблее в то время были представлены конгрессмены только из трети штатов от общего их числа. Остальные сочли, что посылать делегатов слишком дорого или вовсе не нужно. Оборванный владелец захолустного дома излагал жалобу; никакой прессы не осталось и в помине, и соответственно его, по сути, никто не слушал. По-видимому, кто-то пытался «оговорить» какое-то законодательное предложение, но посетитель не нашел никого, кто мог бы прояснить ситуацию.

На следующий день английский гость обедал с красноречивым, жизнерадостным и почтенным сенатором Бора от Айдахо (1865–1970). Он пребывал в отличной форме и безостановочно говорил на протяжении всей трапезы, так и не позволив задать себе целый ряд заранее подготовленных вопросов. Как и президент, он очень надеялся, что в его стране все будет хорошо. Тем не менее, признал, что при его жизни в Америке заметно снизилось общее благосостояние. Со статистикой не поспоришь! В тоннах угля и стали, в милях железнодорожных путей, в массовом производстве автомобилей и товаров наблюдались очевидно досадные сравнения с прошлым.

«Не хлебом единым жив человек! – объявил великий американский старик. – Давайте смотреть так, чтобы быть ближе к сути вещей!»

Между тем суть заключалась в том, что американское сердце крепло. Прошедший эпидемический мор, как и все, что исходит от Бога, оказался «благотворным».

«Жизненный стандарт стал лучше, – утверждал Бора, – потому что у вещей стало больше благородных аспектов. Возможно, в домах стало меньше ванных комнат, – по крайней мере, в рабочем состоянии, – но прибавилось чистоты ума».

В дни его молодости свободные жители Соединенных Штатов совершили прискорбную ошибку: погрязли в роскоши. Но все это осталось в прошлом. Теперь Америка приблизилась к старой колониальной простоте, чистоте и честности.

Несколько непоследовательно сенатор продолжил осуждать нечестность Европы и неискренность европейской и особенно британской дипломатии. Какое-то время казалось, что он повторяет давно запомнившиеся речи и забыл о существенных провалах британских дипломатов. По-видимому, слово «прикрепить» он услышал первым в своей жизни, и теперь это постоянно возвращало его мысли к старым временам. Наконец, он вернулся к нынешней ситуации.

«В своей ранней истории Соединенные Штаты проходили через гораздо более мрачные времена, – настаивал он. – Сто пятьдесят четыре года назад Вашингтон был сожжен победоносной британской армией. Ничего подобного не происходило во время нынешней депрессии; если это вообще правомочно – называть ее депрессией. Даже в самый темный час этого великого гуверовского кризиса никому и в голову не приходило сжигать Вашингтон».

Позднее этот же путешественник посетил Чикагский и Колумбийский университеты, Гарвард и ряд других центров интеллектуальной деятельности. Его