Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

не будем готовы. Они говорят, что, если вас не остановить, вы проявитесь, и я тоже на это ставлю, но это не значит, что я знаю, что это значит. Никто не знает. Может быть, вас просто станет слишком трудно убить, но вы не будете достаточно сильны, чтобы остановить величайшего алхимика своего времени. Может быть, вы станете новыми Кукушками, живущими в изгнании, пока Король кубков не ослабнет настолько, что вы сможете его свергнуть. Есть только один способ это выяснить, так что я буду ужасно благодарна, если вы перестанете валять дурака и возьметесь за дело.

– Но что нам делать? – спрашивает Роджер. Ему совершенно ясно, что Доджер не сможет сразу справиться со всей этой информацией. Это все слова, сваленные в кучу, а ей требуется четкое уравнение, которое она сможет закончить. Так что нужно брать ситуацию в свои руки.

Эрин качает головой.

– Нам нужно спрятаться. Нужно понять, куда ехать. Нам нужно туда добраться. Вам нужно проявиться и сделать это как можно скорее.

– Ты повторяешь одно и то же, но не говоришь, что это значит. Чего конкретно ты от нас хочешь?

– Мне кажется, ближе всего к проявлению вы были во время землетрясения. О господи, землетрясение. – Эрин обращает к Роджеру мечтательный взгляд, будто вспоминает о вкусном тортике или шикарном сексе. – Я знала, что оно произойдет, потому что это уже случалось раньше. Вокруг этого момента было так много зарубцевавшихся шрамов, что воздух стал густым, словно патока. Если бы вы не остановились, если бы ты продолжил говорить ей, что делать, а она продолжила бы отвечать числами… вы бы проявились прямо тогда и там. Я до сих пор не знаю, почему вы ни разу этого не сделали.

– Ты можешь чувствовать изменения временной линии? – встревает в разговор Доджер, причем в буквальном смысле: она отталкивает Роджера в сторону и придвигается ближе к Эрин. – Как? Почему? Я не могу их чувствовать.

Роджер ничего не говорит. Он слишком занят разглядыванием мира вокруг себя: как только она к нему прикоснулась, яркость красок усилилась в десять раз. Столько слов обретает смысл, когда все вокруг выглядит вот так. Цвет в чем-то сродни магии. Он надеется, что люди, имеющие способность видеть цвета, понимают это, а не просто воспринимают как должное.

– О, конечно, нет. Ты их вызываешь. – Эрин пристально смотрит на Доджер. – Каждое изменение временной линии происходило потому, что твой брат говорил тебе сделать так, чтобы старый мир исчез. Ты – термоядерное устройство на двух ногах. Наводнение, смывающее людей в страну Под-и-Над. А он – твой спусковой механизм. Ты не можешь сделать большую часть того, на что способна, без кнопки «Пуск».

Доджер ошеломленно моргает.

– Звучит немного по-сексистски.

– Рид не выбирал, кому достанется какая половина Доктрины, – вы сами это сделали в процессе инкубации. Не спрашивайте меня, как зародыши могут что-то выбирать. Вы были маленькими научными проектами с одинаковым набором генов и разницей в одну хромосому, и вы решали, как эти гены проявятся. Первенец будет владеть языком, тот, кто рождается вторым, – математикой. Второму также достаются все рецессивные гены, потому что дети, владеющие математикой, – расходный материал: всю свою жизнь они будут мишенями. Пока дыхание не покинет тело носителя математики, носитель языка может приказать ему вернуть линию времени в точку, предшествующую той, где все пошло к чертям. Из всех пар, которые мне известны, соотношение, кому что досталось – язык или математика, – примерно пятьдесят на пятьдесят.

Эрин не довелось встречать другие воплощения Доктрины: когда им было позволено покинуть лабораторию, их отдали на попечение другим кураторам. В некотором абстрактном смысле Эрин весьма благодарна этому обстоятельству. Единственный раз за всю свою жизнь она вытянула хорошую карту. Ей досталась пара, у которой есть шанс выжить.

– Кажется, я видел этот мультик, – говорит Роджер. – Хреновый из меня Аладдин.

– О, тебе досталась своя доля отличных фокусов. Когда вы полностью проявитесь, никто не сможет тебе противиться. Ты будешь получать все, что попросишь. Ты сможешь править миром, если захочешь. Отчасти поэтому было так важно, чтобы я осталась с тобой, направила тебя к академической карьере, позволила тебе воплотить любовь к мертвым языкам и не стать засранцем. Я перешла на другую сторону не для того, чтобы сменить старого ублюдка на нового.

Теперь оба смотрят на нее с открытыми ртами.

– Знаю, это чересчур.

– Думаешь? – язвит Доджер.

– Знаю, это тяжело принять.

Роджер фыркает.

– Но у нас нет времени. Нам нужно спрятаться, нужно понять, каков наш следующий шаг, а вам двоим надо решить, вы уже поверите мне или все-таки умрете. Одно из двух, третьего варианта у вас нет.

Роджер и Доджер обмениваются взглядами. Им все еще неспокойно рядом – между ними витают призраки семи прошедших лет и ощущение, что земля дрожит под ногами. Доджер наконец осознает, что касается Роджера, и, вскрикнув, убирает руку и отсаживается подальше, на свою половину сиденья. Не все раны заживают мгновенно. Некоторые не заживают совсем. Эрин надеется, что эта рана не из таких. Иначе они все обречены. Она отворачивается, включает передачу и выезжает с обочины на дорогу.

– Куда мне ехать?

– Хм… – говорит Доджер. – Налево?

– Роджер, активируй ее.

Вот оно: настоящий тест – насколько они были внимательны, насколько они готовы последовать за ней под подводное течение в Под-и-Над. Она не Нив, не дочь моря, но лучшего проводника им не найти, а они даже не догадываются, как много она поставила на то, что сейчас произойдет.

– Даже не думай, – говорит Доджер.

– Прости, – говорит Роджер. Он извиняется совершенно искренне, и от этого становится только хуже, особенно когда он продолжает: – Доджер, скажи нам, куда ехать.

Воздух в машине становится плотнее и электризуется. Это что-то похожее на заряд, который они создали в пространстве между собой, когда вызвали землетрясение, но неуловимо иное: более яркое, чистое, осознанное. Доджер садится прямо, на счет десять ее глаза расширяются и стекленеют. Роджер даже не уверен, что она дышит. Кажется, что она где-то в другом месте, там, где ей лучше.

Когда она, моргая, возвращается в настоящее, ему почти ее жаль. Затем она бросает в его сторону ядовито-безумный взгляд, и его накрывает странная смесь вины и жалости к себе. Он не знал, что это сработает. Он не был уверен. Разве можно на него обижаться, если он не был уверен?

– Додж… – начинает он.

Она перебивает его:

– Сейчас на следующий съезд, а в конце съезда налево. Нам нужно покинуть машину.

Эрин улыбается сама себе и жмет на газ.