Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

Путь от частного аэродрома до автостоянки, где спрятана машина Эрин, занимает меньше тридцати минут. Ли выходит на обочину и с пренебрежительным видом оглядывается. Этот маленький городок, стремящийся дорасти до большого, все еще держится за людей, которые его основали: они наверняка помнят их имена и ежегодно устраивают празднества в их честь, как будто основать город – это особенное и уникальное деяние, а не естественное стремление человечества к расширению территории. Лучше бы чествовали людей, которые пришли после первой волны сладостной новизны, тех, кто, невзирая на голод и наводнения, строил функционирующий город, инфраструктуру, достойную содержания в порядке. Лучше поддержать тех, кто боролся и умирал во имя чего-то, что никогда не будет принадлежать им, а только канонизированному давно умершему основателю.

Страна Под-и-Над принадлежит детям – всем этим Эйвери и Хефцибам, – но запомнят Королеву жезлов. Это несправедливо. Но это так.

Ли идет вперед, не оглядываясь; она не видит, как все-еще-безымянный алхимик облегченно вздыхает. Он просто мальчишка, вообразивший себя мужчиной. Он умрет еще до рассвета. Она знает себя и знает, что потребуется ей для поисков: алхимия, наука, убийство. Его сердце послужит топливом для настойки слежения, а руки – маскировочными устройствами, которые сделают ее незаметной. По сути, он – расходный материал, и у нее нет ни времени, ни сил, чтобы донести до него этот факт. Поэтому она просто идет вперед, легко и стремительно, как гончая, держа нос по ветру, стараясь учуять следы алхимии. Подобное всегда раскрывается подобному, а Ли Барроу – женщина, сделанная из множества женщин, костей, перьев и земли. Она попросту не может пропустить признаки ритуала, так же как не может отрастить крылья и полететь, несмотря на то что в ее груди бьется ворона. Она пробирается между машинами, не останавливаясь и не оглядываясь назад.

Когда она приближается к зеленой «Хонде», воздух становится прохладнее. Она подходит ближе, и запах воска ласкает ей ноздри, подтверждая, что она достигла цели. Но это не объясняет чувства прохлады: такую прохладу она никогда раньше не чувствовала. Словно воздух изменил свое поведение, словно его молекулы замедлились, потеряв часть своей живости.

Двери машины заперты. Это никогда ее не останавливало. Одно быстрое движение локтя – и окно разбито; она забирается в машину, где воздух еще холоднее. Здесь произошел мощный ритуал, ритуал, который она не знает или не может опознать. Эта мысль леденит пуще воздуха. Если они начинают проявляться, если эта сука Эрин нашла способ подтолкнуть их к предназначению…

(Станут ли они ручными созданиями под ее контролем? Найдет ли Эрин способ низвести фениксов до огненных птиц, превратив пламя в нечто управляемое, в нечто, желающее выполнять команды? Или они воспылают, не считаясь с количеством топлива, воспламеняясь все сильнее и разрушая мир? Она не станет лгать хотя бы самой себе: эта мысль настолько заманчива и привлекательна, что почти способна пересилить даже давнюю преданность мужчине, который держит ее в своей хватке.)

Она жестко встряхивается – так гончая встряхивает крысу, – прогоняя слишком соблазнительную и слишком ужасную мысль прочь, и наклоняется, чтобы поднять с подножки брошенную Руку славы. Воск еще мягкий и податливый; огонь догорел не более пары часов назад. Она достает из кармана горсть угольной пыли с крупинками серебра. Угольная пыль добыта в шахте, где в аварии погибло более ста человек; серебро – из украшений женщины, чей муж задушил ее, чтобы развлекаться с любовницей в их супружеской постели. Алхимия – очень тонкая и сложная вещь. Рид и вполовину не так хорош, как была Бейкер, но достаточно умен, чтобы знать, когда следует давать свободу своим сотрудникам. Искусство Ли совершенствовалось под руководством человека, который ее создал, а тот прекрасно понимал, что те стороны алхимии, которые касаются мертвых, лучше всего практиковать самим мертвым. Но только когда этот человек умер (она даже не вспоминает его имя), а ее поводок оказался в руках у Рида, она начала расцветать. Где мертвые, там и она, а где она, там она может творить чудеса. Ли тонким слоем рассыпает пыль по ладони и, сложив губы, насвистывает пять нот из траурной песни, написанной на смерть Авраама Линкольна. Угольная пыль движется, серебро – нет. Ли хмурится. Судя по свечке, машина простояла здесь не более часа. Судя по витающим в воздухе ароматам – всю ночь и бóльшую часть дня, напитываясь солнечным и лунным светом, набираясь сил. Это невозможное противоречие.

Но в воздухе витает холод, а Доктрина наполовину сделана из времени. Ли сжимает ладонь в кулак, ногти впиваются в кожу, кожа лопается, выступает темная вязкая кровь. Появляется сладковатый запах, как от разлагающегося мяса.

Они проявляются.

Когда пятью минутами позже она выбирается из машины, лицо у нее спокойное, плечи расслаблены, руки висят по бокам, изящные пальцы выпрямлены – ничто не выдает ее тревоги. Она идет сквозь лабиринт машин назад к своему автомобилю. Конструкт стоит снаружи, несет свою вахту, охраняя хозяина от опасностей ночи. Она знает, что самая большая опасность – это она сама, и она улыбается этой мысли, хотя и не испытывает удовольствия. Она жестом велит алхимику опустить окно, и он повинуется.

– Мэм?

– Они здесь были. Сейчас их здесь нет. У них нет машины. Какие есть варианты перемещаться в это время суток? Не таращись так, у нас нет времени. Куда они могли пойти?

– Поезда не ходят. Первые пойдут через три часа. Им придется либо украсть машину, либо найти заведение, которое открыто всю ночь.

Ли наблюдает за этими сбежавшими кукушками с колыбели. Доджер не водит машину вовсе, Роджер водит, но едва ли можно сказать, что у него есть способности к механике. Ее улыбка ужасает.

– Отлично, – говорит она. – Значит, они застряли, и мы можем заставить их двигаться.

Алхимик молчит.

Бессонная ночь

Лента времени: 00:01 PDT, 17 июня 2016 года (время идет)

В то время как самолет Ли Барроу выруливает на стоянку, Доджер бодро шагает по тротуару, а Роджер и Эрин идут следом. За плечами у Доджер рюкзак, в котором лежит все, что у нее осталось в этом мире, и он кажется ей одновременно и слишком легким, и слишком тяжелым.

Как там может уместиться все, если он такой маленький? Как возможно, что она может, не напрягаясь, поднять всю свою жизнь, весь свой мир и вот так спокойно нести? От таких мыслей можно сойти с ума. Поэтому она отбрасывает их